— Нет-нет, лучше виски, — поспешно сказал я. — А тому джентльмену — что он пожелает.
Джентльмен приветливо кивнул мне, попытался отодвинуть столик, которым он был прижат к дивану, и не без труда, с деятельной помощью официанта выбрался в проход.
Вблизи он казался еще толще. Плоть щедро свисала с него по бокам и со щек, двумя большими валиками заполнила шею, когда он сел. Пухлая ручка вернула мне конверт с фотографиями.
— Мы знакомы? — спросил он по-английски. У него был сильный акцент.
— Вероятно, лишь односторонне, — любезно растягивая губы, ответил я по-французски.
Ливанец охотно перешел на этот язык.
— И я могу быть вам полезен?
— И нам, и даже в большей степени себе самому.
Какой-то мужик неопределенной восточной внешности вошел в ресторан. Лет сорока, с нечесаной и не очень чистой шевелюрой. Прошел к стойке бара и заказал эспрессо. Это наш фотограф? Камеры при нем не наблюдается, но сейчас же фотографируют и из оправы очков.
Нам принесли кофе с крошечными сладостями на блюдечке. От спиртного Халед как истинный мусульманин отказался, хотя вообще ливанцы на это дело смотрят просто. Он непрестанно утирал лицо платком — нервничал. Он не знал, кто я такой, а спросить не решался. Будучи человеколюбив, я прервал его муку:
— Нас интересует тот паренек, Рамдан.
Я специально так сделал. Вряд ли он захочет сразу говорить о себе.
— Что именно вы хотите знать? Кто он такой?
— Да нет, это мы знаем. — Я разговаривал небрежным тоном, как человек, уставший от собственной осведомленности. — Хотелось бы уточнить, зачем он с вами встречался.
Халед молчал. Дураком он не был, хотя трусость, несомненно, не признак большого ума. Разумнее быть храбрым, но этим качеством ливанец, похоже, обладал не в полной мере. Сейчас он придумывал, как бы ему ответить, чтобы я от него отвязался, но и чтобы ничего существенного не сказать.
— Этот человек неуправляем, — помог ему я. — Мы пришли к выводу, что вы в опасности, а терять вас совсем не хочется.
— Я знаю, что он неуравновешенный, — произнес наконец ливанец. — Только не знаю, как с этим быть.
— Он скоро уедет, — попробовал ободрить его я. — А до Йемена далеко.
Халед странно посмотрел на меня.
— Нет?
— Нет, он сказал, что в конечном счете его решили оставить в Лондоне.
— И чем он будет заниматься?
Ливанец замялся. От волнения он стал сучить ногами. Я этого, конечно, не видел, только стол задрожал.
— Если он и у вас вызывает опасения, лучше сказать нам, — подтолкнул его я.
— Мне точно не следует об этом говорить. Мы можем оставить этот разговор?
Я пожал плечами: