Хотя — мы это еще с ней вместе успели понять — наша решимость и вправду была наивна. Что, можно действовать в интересах всех, не причиняя никому вреда? А если это убийца — состоявшийся или будущий? Если нужно пожертвовать кем-то одним для спасения многих? И даже совсем простой вопрос: я что, знаю, как будет хорошо для всех? Нет, конечно, нет. Я давно уже понимаю, что не могу отвечать и решать не то чтобы за весь мир, но даже за несколько человек, вовлеченных в конкретную ситуацию.
Так или иначе, это была первая вещь, которую хотела сказать мне Рита. Я ожидал, что она будет в бикини, а она оказалась в глухой парандже. Мы с ней думали, что с работой в Конторе это будет так, а оказалось совсем по-другому.
Но она, Рита, не хочет, чтобы я стал другим — прагматичным, циничным, безжалостным, для которого цель важнее всего, а один человек — букашка, которую и не заметишь, как раздавишь на ходу. Я ведь во сне, как мне позднее стало ясно, испугался не потому, что Рита оказалась вдруг не Ритой. Мне стало страшно, что это я превратился в кого-то другого, что я перестал быть человеком, которого она знала. Сны любят такие перевертыши.
Можно было еще истолковать и ее покупки как указание на то, что остальное — лишь вопрос денег, но для смысла сна это уже не важно. Короче — исходило ли это на самом деле от Риты или просто мое бессознательное нашло такой способ подсказки, — я поступил, как мне было велено. И как, когда ты понял смысл своего сна, нет никаких сомнений, что это именно то, что он хотел тебе сказать, так и сейчас я точно знал, что так и надо было сделать.
8
Начало пятого. Теперь у меня была возможность позвонить Мустафе, и надо было придумать, что делать с «Марриоттом». Я пошел в сторону Сейнт-Джеймсского парка и, не доходя до Ватерлоо-плейс, зашел в телефон-автомат.
— Мустафа, это Майкл, — сказал я в трубку по-французски. — Если твой брат рядом, отвечай мне по-арабски.
В ответ я услышал тираду, которую понял фактически дословно: «Лябес? Бхейр? Хамдулла!» Мол: «Как ты? Хорошо? Ну, слава Богу!»
— Мустафа, когда я могу перезвонить тебе? — спросил я.
Сейчас что-то сложное и потом: «Белек реддуа иншалла!» Это я тоже понял: «Может, завтра, даст Бог!» Мустафа знает, что несколько десятков арабских слов в моем словаре есть. Но сказал ли он это мне или изображает разговор со знакомым?
— Завтра перезвонить, я правильно понял? Прямо утром могу?
— Э, э! — «Да», мол, и дальше опять что-то для меня недоступное.
— Тогда до завтра, — сказал я и повесил трубку.
Так бывает: сложные вещи, а удаются легко! Кто бы подумал, что мы сумеем договориться по-арабски. А главное, Мустафа готов, если и не иметь с нами дела в будущем, то по крайней мере поговорить.