Фотографировала Аркадия «сокровища» не чтобы красоту показать – красоты особой там не было, – а чтоб «обозначить наличие».
– Оно… оно еще есть? – Балька так опешил, что даже начал заикаться. – В-вот п-прям сейчас?
– Вот прям сейчас, – передразнила Аркадия Васильевна. – На дату посмотри. И руку мою, надеюсь, узнаешь?
Фоном к «сокровищам» она выложила газету – так, чтобы были видны число и месяц, чтоб не возникало подозрений в подлинности даты снимка. Мало ли что там можно с этими цифровыми штуками намудрить, а настоящая газета – это настоящая газета. Газету – чтобы не совсем уж вульгарно выглядело – наполовину прикрыла листом бумаги. И еще придерживала очередное «сокровище» так, чтобы рука с браслетом в кадр попала.
– Г-гд-де эт-то? – Балька хлопал глазами, точно спросонья.
– Не важно, – сухо отрезала Аркадия Васильевна. – Важно другое. Где бы это все ни было, это должно по наследству перейти к тебе. Не прямо сегодня, а – когда меня не станет. Ну, или когда я смогу убедиться, что ты – достойный продолжатель нашего рода. Да, я наблюдала, как ты дедовские работы рассматривал, как у тебя глаза горели, вижу – ты настоящий Привалов. Это меня радует. Но вот легкомыслия в тебе пока что многовато. И вот это меня смущает. Ну а вдруг меня прямо завтра на небеса возьмут? Как я могу все бросить на человека, в которого не верю?
– Бабуль, да я… да ты… Ты же молодая еще, чего ты вдруг про наследство? Ты же не можешь всерьез говорить про «завтра на небеса»!
– Беда не в том, что человек смертен, беда в том, что он внезапно смертен, – усмехнувшись, процитировала[3] Аркадия Васильевна. – Мне не хочется отравлять свои последние дни – даже если этих последних дней хватит еще на двадцать лет – не хочется проводить их в беспокойстве о будущем нашего рода. Хотелось бы уже сейчас убедиться, что мне есть кому все семейное достояние передать. В общем, так…
Аркадия Васильевна положила ладонь чуть повыше запястья – на браслет, сильно, точно прощаясь, сжала теплые завитки – и решительно щелкнула замочком. Изящный обруч лег на столешницу с легким стуком. Она глядела на него, словно видела впервые в жизни – удивительная все-таки вещь. Ажурная цепочка сложного плетения, увитая не то листьями и цветами, не то морскими звездами и водорослями из сада подводной царевны, не то фантазиями на тему арабской письменности. Слишком изящный, чтобы украшать запястье Шехерезады, и слишком материальный, чтобы оказаться сонным видением. Знакомый до каждой своей мельчайшей черточки – и всегда немного другой.
Она подтолкнула браслет в сторону Бальки: