– Он заявил, что я не имею права указывать ему, что делать, и снова взялся за треклятую зубочистку. Неделю мы с ним не разговаривали. Когда же он позвонил мне и пригласил на ужин, я согласилась. И после ужина он положил руки на стол передо мной и улыбнулся. С зубочистками было покончено, и мы ни разу не покупали их за все тридцать счастливых лет.
– То зубочистки. А то бионическая рука.
– Ох уж эта молодежь со своей электроникой.
– Мама.
Джуди, сдаваясь, подняла ладони.
– Неважно, пуговка. Что бы там ни было, помирись с ним. Если кто и выглядит несчастней тебя, то это он.
И мать, поцеловав ее в макушку, выскользнула из комнаты.
Саванна еще раз взглянула на цветы и, смахнув последние слезы, улыбнулась. С цветами он угадал, это точно.
С глубоким вдохом она посмотрела на себя в зеркало. Все утро просидев в спальне, она до сих пор не сняла пижаму. Надо бы переодеться.
Или нет?
Она посмотрела на себя его глазами – красные шелковые шортики и такой же, по краю отделанный кружевом верх. Склонила голову набок, затем развернулась и направилась вниз.
Он сам напросился.
***
Иисусе.
Он в жизни не видел ничего сексуальнее Саванны Кармайкл, которая стояла в дверях гостиной своих родителей, положив руки на бедра, едва прикрытые клочком красной, скользящей по изгибам тела шелковой ткани. Вот за какой образ он будет хвататься, делая свой последний вдох.
– Спасибо за цветы, – сказала она холодно.
– Спасибо за вид, – сказал он ей в тон, но теплее.
– Ты довел меня до слез, – отбила она подачу, – а я вообще-то не плакса.
– Что, несомненно, делает меня засранцем. Отсюда – цветы.
– Не говоря уже о поездке в город.
Ее впечатлило то, что он снова выбрался в город? Господи, пожалуйста, пусть это будет так. Она не спешила показывать свое настроение. Он же был сражен наповал в тот самый миг, когда она вошла в комнату в своей скудной пижамке и со спутанными волосами.
– Я задолжал тебе извинение. Оно не могло ждать до завтра.
– До завтра?
– Воскресный ужин. Если я все еще приглашен.
Она вздохнула.
– Конечно ты все еще приглашен.
Он раскрыл ей объятья, и она, покачивая бедрами, подошла к нему, обвила руками его талию и позволила прижать себя к груди.
– Прости, детка, – глухо проговорил он в ее волосы, целуя ее в макушку. – Я не хотел. – Она повернула шею, чтобы положить щеку ему на плечо, и он с томительной неспешностью провел ладонью по гладкой ткани, прикрывающей ее спину, с мыслью о том, насколько это правильно, насколько потрясающе и хорошо – снова чувствовать ее в своих объятьях. – Просто я плохо поддаюсь переменам.