— Да не в том-то дело, что знала,— сказал Петруха удивленно.— Надо же было напомнить, подтолкнуть... Одно дело, когда все молчат, а другое...
— Нет, в милицию я не ходил,— отвечал Шохов сумрачно.— У Хлыстова оказалось полное алиби, он гостил в своей деревне. Неподалеку, правда. Да ведь у него дружки были не лучше его.
— И дружков копнуть!
— Копнули... Наверное... Я уж точно не узнавал... Человека-то не вернешь! А когда приехал проведать Тамару Ивановну, через год, что ли, я уже не стал ворошить и ходить по милициям и доказывать, что Семен Семенович тоже преступник. Живым — живое. А у меня свои проблемы с отъездом. Я говорю, с отъездом из Сибири...
— Что же, в Усть-Илиме не прижился? — спросил Петруха.
Шохов усмехнулся.
— Я там везде побывал. В Ангарске строил хлебозавод, и шамотный завод, и кирпичный тоже. Потом в Байкальске рубил щитовые и брусовые дома...
— А Тамара Ивановна ждала?
Шохов кивнул, взглянув на Петруху. Все-то он понимает. Сразу нащупал слабое местечко. Тронь — и заноет. Заболит.
— Так получилось,— попытался объяснить он,— только она соберется ко мне приехать, как я сам уезжаю. Но я к ней в отпуск приезжал. И каждый раз я говорил: «Все, заякорился. Больше никуда не еду. Как напишу, приезжай».
А тут, с последнего места, Байкальска значит, я письмо своему приятелю написал... Тому самому Лешке Третьякову, которого мы длинносогнутым прозвали в техникуме. Он как раз приехал из треста на КамАЗ, его назначили начальником СМУ Жилстроя. Он мне ответил: мол, приезжай, мастером устрою. На пути к нему заехал я к Тамаре Ивановне. Все, родная, говорю. Это наше последнее место. Больше никуда не сдвинемся. Как там писали в военных приказах: «Ни шагу назад!» Да? И я тебе говорю: «Все. Ни шагу назад». А у нас сынишка родился, два годика ему. Я ей говорю: «Ты пока с сынишкой побудь, а я как с жильем устроюсь, вам напишу». Так и порешили. Она провожала меня. Знаешь, Петруха, она всегда провожает весело. От нее не тяжело уезжать. Но в этот раз смотрел из тамбура, как она молча идет за вагоном... Не машет и ничего не кричит, а просто идет, как много лет за мной шла, и так смотрит... Так смотрит... Дал себе слово: хватит, буду навсегда закрепляться.
— А что мешало раньше-то? — спросил Петруха.
— Мой характер, вот что мне мешало остаться. Всегда и везде только мой характер. От себя не уйдешь, это я давно понял. Но все казалось, где-то можно найти то самое, что ищешь.
— Так что же ты ищешь? — спросил опять Петруха.
Шохов задумался. Молчал он долго. Приятель было решил, что он заснул, но тот вдруг заговорил торопливо: