Я пошла к библиотеке и постучала в дверь. Ответа не последовало, поэтому я вошла и позвонила прислуге. Когда явился лакей, я попросила его передать графу, что хочу говорить с ним.
Только увидев удивление на лице лакея, я поняла всю глубину собственного безрассудства, но по-прежнему считала, что нужно срочно действовать, и все остальное мне было безразлично. После некоторого размышления, однако, мне захотелось, чтобы он вернулся и сказал, что господин занят, и встреча переносится на следующий день, но к моему удивлению, дверь открылась, и перед моим взором предстал граф.
— Мадемуазель, вы посылали за мной?
От его иронии я вся вспыхнула:
— Мне необходимо поговорить с вами, господин граф.
Он нахмурился:
— Я понимаю — эта безобразная выходка с платьем. Я должен извиниться за поведение своей дочери.
— Я пришла не за извинениями.
— Весьма благородно с вашей стороны.
— Конечно, я очень рассердилась, когда увидела платье.
— Естественно. Вам компенсируют ущерб, а Женевьева принесет извинения.
— Я не этого хочу.
Удивленное выражение на его лице вполне могло быть и маской. У меня снова возникло впечатление, что он знал, что происходило у меня в голове.
— Тогда вы, может быть, расскажете мне, зачем вы… вызвали меня?
— Я вас не вызывала. Я спросила, не могли бы вы прийти сюда.
— Что же, вот я здесь. За ужином вы были невозмутимы. Несомненно, из-за этого глупого происшествия, вы вели себя сдержанно, демонстрируя национальное хладнокровие и скрывая возмущение по отношению к моей дочери. Но теперь тайна всем известна и больше не нужно бояться, что вы кого-то обманываете. Итак, вы хотите что-то сказать мне?
— Я хотела поговорить о Женевьеве. Возможно, с моей стороны самонадеянно… — Я остановилась, ожидая, что он начнет разубеждать меня, но не дождалась.
— Пожалуйста, продолжайте, — вот и все, что он сказал.
— Я беспокоюсь за нее.
Он жестом пригласил меня сесть, а сам сел напротив. И когда он сидел, откинувшись, на своем стуле, глядя прямо на меня широко раскрытыми глазами, сложив руки так, что видно было нефритовую печатку на мизинце, я поверила всем слухам, которые ходили о нем. Орлиный нос, гордо посаженная голова, загадочный изгиб губ и непостижимое выражение глаз говорили о том, что передо мной человек, рожденный властвовать, человек, не сомневающийся в данном ему свыше праве идти своим путем и вполне способный сметать что угодно или кого угодно со своей дороги.
— Да, господин граф, — продолжала я, — я беспокоюсь за вашу дочь. Как вы думаете, почему она это сделала?
— Она, несомненно, это объяснит.