Дегтярев, подражая Кручинину, тоже снова, теперь уже финально, закурил, только не стал, как тот, улыбаться – защелкал без надобности зажигалкой, глядя, как то возникает, то пропадает маленькое желтое пламя.
– А после что? – спросила Кузьминична.
– А после, – вздохнул он, – поехал я в свою врачебно-санитарную службу добиваться, чтобы разрешили мне уехать из Ольгинской в связи с рождением ребенка. Шансов у меня почти не было, потому что необходимые три года я не отработал, а с Настей мы не были расписаны. Но будущий тесть мой был человек с большими возможностями, нажал на нужные рычаги – через месяц навсегда распрощался я с Ольгинской.
– И так больше с Ларисой и не увиделись? – посокрушалась Кузьминична.
– Увиделся, перед самым отъездом. Но до этого на работе у нее не показывался, даже звонил из домашнего телефона Сапеева, Лариса тоже не напоминала о себе. Но все-таки пришла на вокзал проводить меня, еды в дорогу принесла…
Дегтярев опять уткнулся взглядом в зажигалку. Потому что соврал им. С Ларисой действительно перед отъездом виделся. Но сначала не на вокзале, а у себя дома. В Ольгинской какие тайны? – все знали, почему и когда отбывает очередной прибывший сюда молодой врач. Лариса к нему сама пришла накануне вечером проститься. Ничего не придумывала, сказала, что захотела так. И сгинул бесследно шок, парализовавший его в тот раз. И все у них было, так чудесно было, что возникла у него безумная мысль не уезжать от нее никуда. И, сам в эти минуты искренне веря своим словам, бормотал ей лихорадочно, что обязательно еще встретятся, он что-нибудь придумает, напишет ей, позвонит…
Не написал и не позвонил. А вскоре другая жизнь у него началась, закрутило, завертело, не до Ларисы стало. Вспоминалась все реже, а потом и вовсе растворилась в иных заботах и чаяниях. И удивился, что неожиданно всплыла она в его памяти, сейчас, через столько лет. Но об этом ни Кузьминичне, ни всем остальным знать не полагалось…
Лев Михайлович вернулся к своему окну, любопытно ему было, кто следующий рискнет перед всеми разоткровенничаться. Но никто, похоже, не собирался прийти ему на смену. Кручинин, взявший на себя роль распорядителя, обвел всех вопрошающим взглядом:
– Исповедальное кресло ждет, господа. Кроме всего прочего, вы ставите меня и Льва Михайловича в сомнительное положение. Будто мы с ним сидим здесь голые среди одетых. Если добровольцев не окажется, придется мне, защищая честь, применить насилие, а я страшен во гневе. К тому же все, надеюсь, помнят, что штрейкбрехеры будут с позором изгнаны под дождь?