Сотрудники услышали грохот и теперь толпились в коридоре. Скоро они узнают про прикол и станут обсуждать мою реакцию. Я представила, что мои веки – это крылья колибри, которые отгоняют набежавшие слезы. Захотелось сбежать подальше, на другую работу, в другую жизнь. Скоро ли судьба мною наиграется? Ну почему для нас все так по-черному?
Я не знала, чем теперь заняться, поэтому взяла белый фильтр, заправила кофеварку и стала наблюдать, как сочится кофе. Чтобы не опозориться, я сосредоточилась на насыщенном аромате, маленьком элементе ежедневной роскоши. Раньше, до работы здесь, я ни разу не пробовала настоящего кофе: мы с бабулей пили советский растворимый, который состоял из цикория, а кофе содержал только в названии. Когда я рассказала об этом мистеру Хэрмону, он подарил нам кофеварку и трехмесячный запас зерен.
Я наполнила маленькую чашку, которую пришлось держать двумя руками, чтобы не выронить. Внезапно всем захотелось кофе, и вскоре на кухне стало не протолкнуться. Вита и Вера ухмылялись. Их боссы, более молодые версии мистера Хэрмона, поглядывали на меня искоса. Ноги больше меня не держали, и я присела на стул.
Через несколько минут зашел мистер Кесслер, одним взглядом прогнал всех любопытствующих и принес мне извинения за недостойное поведение мистера Хэрмона.
Я закрыла лицо руками, проклиная себя за тот момент истины, когда проболталась нашим офисным крысам, что не сплю с начальником. Поцарша потерянная, вот я кто! Обиделась, что держат за профурсетку, и сделала себе же хуже. А следовало помнить, что правда до добра не доводит.
Мистер Кесслер принял мою реакцию за стыд и неловко похлопал меня по плечу. Затем предложил денежную компенсацию и выразил надежду, что я не доведу дело до суда. Похоже, он просто не знал, что на Украине не действуют ни законы, ни порядки. Но я не собиралась его просвещать.
– Такого больше не повторится, – пообещал мистер Кесслер.
Через неделю он уедет, и что тогда?
Я встала, оправила сшитую бабулей черную шерстяную юбку и пошла через пустой коридор назад к своему столу, к своей жизни.
Ойц, холера! Чтоб вы знали, не надо меня жалеть.
К счастью, снаружи по мне было ничего не заметно. Сухие глаза, легкая улыбка. Вите и Вере уцепиться не за что. Мандраж меня трясти перестал, но памороки у организма забились, и харч норовил метнуться обратно. Я глядела в квартальный отчет, но не видела ни одной цифры – все силы уходили на то, чтобы не иметь бледный вид. Ойц, держите меня семеро! За несколько минут бестолкового сидения до меня вконец дошло, в какую халепу я угодила, и мне стало по-черному страшно.