Услышав о финансовых проблемах, Кумеда сразу погрустнел. Только что он рисовал себе великолепное будущее: встречу с императором, огромный дом, сговорчивых служанок и лучших гейш, но слова Хамы вернули его с небес на землю, и настроение его сменилось на противоположное.
«Я на такое не соглашался, – подумал про себя бывший актер. – Я ежедневно рискую своей жизнью, русские вот-вот догадаются об истинных целях моих визитов на Карафуто, и меня, как шпиона, грязное мужичье поднимет на вилы. А то и чего похуже придумают. А теперь какой-то Мотодзиро в безопасной и спокойной Европе получает все финансирование, а нам достаются гроши. Того и гляди, вообще не заплатят за мою работу.
Может, Хама догадался о смятении в душе Кумеды, а может, новости об успехе операции настроили его на лирический лад.
– Как прекрасны закаты на Карафуто… Когда все закончится, я приеду туда и целый год буду любоваться ими. Даже ветра там дуют по-особому. А разве можно не склониться перед местными горами! – неожиданно воскликнул самурай.
Сын рыбака, выросший на японской части острова, не разделял восторгов своего работодателя. Он даже хотел вставить какую-нибудь шпильку, но вовремя удержался, поняв, что находящийся под русским владычеством остров не на шутку увлекает философа.
– Это наша земля, – продолжал Хама. – Она завещана нам богами. А теперь ее топчут сапоги и лапти северных варваров, причем худшей их части – преступников и негодяев. Это оскорбление, святотатство! – почти выкрикнул он. – Но скоро это закончится. Скоро русские не смогут навязывать нам нечестные договоры, не смогут указывать нам, как поступать, а Карафуто вернется домой.
Кумеда был поражен, он никогда не видел Хаму настолько подверженным эмоциям. От его ледяного спокойствия не осталось и следа, а взгляд пылал праведным гневом.
– Да будет так, – решил поддержать его Кумеда.
Эти слова вывели Хаму из транса. Он словно вспомнил, что находится в комнате не один, и самообладание стало возвращаться к нему.
– Я занимаюсь своей работой не ради славы или денег. Только из любви к родине. Когда мы победим и Карафуто снова будет наш, я удалюсь от дел и вернусь к поэзии и философии.
– Я очень люблю поэзию, особенно Мацуо Басё, – решил подыграть ему Кумеда.
– Я не читаю других поэтов, – отозвался Хама. – Я пишу сам.
Я встретил призрака.
С ним начал говорить.
Один стою в прекрасном лунном свете, —
продекламировал самурай.
Этот неожиданный экспромт сбил с толку бывшего актера. Пытавшийся подстраиваться под начальника, он не знал, как отреагировать на это. Стихотворение показалось ему бездарным, но это могло быть ловушкой. Вдруг Хама решил проэкзаменовать его художественный вкус. Но Хама сам сгладил неловкий для гостя момент: