– Сама-то откуда будешь? На поселении здесь? – поинтересовался Родин у новой хозяйки.
– Да с-под Тобольска, – улыбнулась бабенка. – По любови, дурья башка, загремела, а так вроде и прижилась тут.
– Ну, прости, коли обидел, – примиряюще улыбнулся Георгий.
А Марфа уже зубоскалила:
– А вы, барин, что в наших краях позабыли? Али нету в столице вам работы?
– Работы воз, да нужнее я здесь. Я ведь доктор, Марфа, и обязан быть там, где нужна моя помощь. Теперь вот помощь моя требуется в александровском лазарете. Слышала, эпидемия тифа ходит по каторге?
Марфа ойкнула, глаза ее округлились от ужаса, и верхняя рубаха на груди так и заходилась от волнения.
– Про тиф как не слыхать… А эпидемия – это чегой-то такое?
– Эпидемия… – начал было Родин лекторским тоном, но, взглянув на застывшую от страха молодую женщину, добавил просто: – Это когда много народа в одном месте начинают болеть от одной и той же болезни. Но это лечится, и мы с этим справимся. Не пугайся, – ободрил он хозяйку.
– Эх, доктор, и что вам не сиделось в своем Петербурге, – вздохнула она и торжественно, с жаром добавила: – Ну коли вы теперь здеся, я буду вам служить почище всяких там мамзелей. Уж вы не сумневайтесь, угодить я сумею!
Глядя на свежую, пышущую энергией Марфу, Родин на секунду пожалел о своем несвободном положении, но тут же отсек эту шальную и вредную мысль. Все же ему невеста Ирина всех милей. И он вежливо ответил:
– Буду благодарен за помощь, а теперь мне бы нужно в госпиталь попасть. Время не ждет.
Марфа обстоятельно рассказала, как добраться до местного лазарета, и собрала в котомку нехитрую снедь: сало, хлеб, кулебяку с капустой, моченых яблок и даже закупоренную тряпицей бутыль с водкой.
Добравшись до мрачного одноэтажного здания лазарета, Георгий представился Верховцеву, одному на всю округу местному доктору, и с его участием ознакомился с этим неприглядным местом. Проходя тесными, затхлыми коридорчиками, входя в некое подобие палаты, Родин отметил про себя, что худшего места для больных, да и просто для человека, он еще не встречал. Даже военные лишения и ужасы были честнее.
Здесь же царил зловонный дух уныния: больные и умирающие были размещены в помещениях, которые никогда не проветривались, на соседних койках «лечились» сумасшедшие и чахоточные, обмороженные и умирающие. Здесь не слыхали не то что о чистых простынях – мыла не знали, не было даже гигроскопической ваты. Вату варили тут же, в помещениях с воздухом, полном бактерий, а бинты перестирывали по нескольку раз.
Скудное питание, грязь и отсутствие медикаментов – немудрено, что здесь, сменяя друг друга, беспрестанно разгуливали эпидемии. Теперь вот сыпной тиф косил людей, заражая их через постельных вшей и вездесущих крыс. Правда, многим находящимся в «палатах» полутрупам было все равно, от чего умирать. Не было в этих комнатах никакой надежды, только отчаяние, стоны, хрип и ожидание смерти. Да и как иначе, если кругом тюрьма, сам Сахалин – большая бессрочная тюрьма.