Этим утром, когда я спустилась вниз примерно за час до полудня, мистер Эрншо, мертвенно бледный, сидел у камина. Его злой гений, почти такой же изможденный и похожий на привидение, стоял, прислонившись к горячему стояку. Никто из мужчин не был расположен обедать, поэтому я, дождавшись, когда все блюда на столе остыли, приступила к трапезе в одиночестве. Признаюсь, ела я с аппетитом. Кроме того, я с чувством превосходства и удовлетворения, которые дает чистая совесть, поглядывала на молчаливых свидетелей моего чревоугодия. Когда я закончила обедать, то позволила себе непривычную вольность – примостилась у огня, обойдя кресло мистера Эрншо и опустившись на колени подле него.
Хитклиф даже не глядел в мою сторону, а я всматривалась снизу вверх в черты его лица так бестрепетно, как будто бы он обратился в камень. На лоб его, казавшийся мне когда-то воплощением мужественности, а сейчас видевшийся челом дьявола, опустилось густое облако скорби. Его глаза василиска почти совсем потухли от бессонницы и, возможно, от слез, ресницы слиплись от влаги. Губы больше не кривились в злобной ухмылке, а были плотно запечатаны печатью невыразимой скорби. Если б то был другой человек, я бы склонила голову в присутствии такого горя. Но коль скоро речь шла о нем, я почувствовала себя отмщенной. Хоть и нет чести в оскорблении поверженного врага, я не могла не воспользоваться возможностью побольнее уязвить его: только такая минута слабости позволила мне почувствовать вкус расплаты злом за зло.
– Фи, мисс, не по-христиански это! – перебила ее я. – Можно подумать, вы в жизни своей не открывали Библию. Если Господь поражает врагов ваших, этого вам должно быть достаточно. Негоже умножать те муки, что насылает Он по воле своей.
– Вообще-то я согласна со Священным Писанием, Эллен, – продолжала она, – но ни одна мука, насылаемая на Хитклифа, не будет для меня достаточной, если я не приложу к ней руку. По мне, пусть он страдает меньше, но чтобы я была причиной этих страданий и чтобы он знал об этом. Видит Бог, у меня с ним свои счеты! Только при одном условии смогу я простить его: если возьму око за око и зуб за зуб, если на каждое мое мучение ответом будет его мучение, если он окажется унижен не менее моего. Раз он первым причинил страдания, пусть первым и молит о пощаде, и тогда… тогда, Эллен, может быть, я и проявлю великодушие. Но вряд ли я когда-нибудь буду отомщена до конца, – потому и простить его мне никак невозможно.
Хиндли попросил воды, я принесла ему стакан и спросила, как он себя чувствует.