Кэтрин за это время аккуратно обернула белой бумагой книгу в красивой обложке, перевязала ее ленточкой и надписала: «Мистеру Гэртону Эрншо». Она попросила меня быть ее полномочным и чрезвычайным послом и передать книгу по назначению.
– И скажи ему, если он примет подарок, что я приду и научу его правильно читать, – заявила она, – а если не примет, поднимусь наверх и больше никогда не буду ему докучать.
Я отнесла книгу под внимательным взглядом дарительницы и повторила слово в слово ее послание. Гэртон не разжал рук, поэтому я положила подарок ему на колени. Он не сделал попытки его скинуть, что было уже хорошо. Я вернулась к своей работе, а Кэтрин сидела неподвижно, уронив голову на скрещенные на столе руки, пока не услышала шорох разворачиваемой обертки. Тогда она встала и тихонько подсела к своему кузену. Он дрожал, лицо его горело, а его грубость, мрачность и резкость сошли с него, как шелуха, и ему пришлось собрать все свое мужество, чтобы сначала встретить ее вопросительный взгляд, а затем пробормотать хоть что-то в ответ на ее просьбу, произнесенную самым кротким тоном:
– Скажи, что прощаешь меня, Гэртон! Ты можешь сделать меня счастливой, проговорив всего одно словечко…
Гэртон пробормотал нечто невнятное.
– И ты станешь моим другом? – добавила Кэтрин вопросительно.
– Негоже мне к тебе в друзья набиваться, – ответил он, – тебе придется краснеть за меня каждый день своей жизни, и чем больше будешь меня узнавать, тем сильнее станешь меня стыдиться, а мне этого не снести.
– Так ты не хочешь быть моим другом? – проговорила Кэтрин с нежной улыбкой, подсаживаясь еще ближе к своему кузену.
Я не слышала, о чем они толковали дальше, но когда я снова на них оглянулась, я увидела два сияющих лица, склонившихся над страницей книги: подарок был принят, договор о дружбе заключен к удовольствию обеих сторон, и бывшие заклятые враги стали верными союзниками.
В книге, которую они рассматривали, было много красивых картинок. Их совместное созерцание, равно как и волнующее соседство друг с другом, заставили молодых людей замереть над страницами и не двигаться с места, пока не появился Джозеф. Бедняга пришел в ужас и замешательство от того, что Кэтрин сидит рядом с его любимцем, положив руку тому на плечо. Смущение старика было столь глубоко, что в тот вечер он даже не смог обрушить на нас свои обычные замечания и поучения. Смятение его чувств выдавали лишь глубокие вздохи, с которыми он водрузил на стол свою огромную Библию, а затем разложил на ней грязные банкноты – плоды дневной торговли на ярмарке. Наконец он подозвал к себе Гэртона и сказал: