Дмитрий отправил уставшего помощника отдыхать, дня на три, не меньше. Насколько стало бы проще жить, имей они возможность привязывать всех умерших сразу же! Лет семьдесят назад подобный эксперимент уже проводился, но закончился он плохо. Псионники стали умирать от физического и энергетического опустошения. Слишком много сил тратится на процедуру. Чтобы усмирить одного призрака без ущерба для собственного здоровья требуется от трёх до пяти сотрудников среднего уровня, или два высокого, а потом уже им нужно время для восстановления.
Он помнил свою самую первую привязку, ещё в академии на практике. После этого он еле мог двигаться, не говоря уже о том, что бы соображать и разговаривать. Второй раз вышло легче, и третий, и четвёртый, и пятый. Втянулся, привык и уже не рассыпался на части, после каждой процедуры.
Из всех умерших блуждающими становятся процентов восемьдесят, а остальные двадцать — нет. Пять из них до сих пор по неизвестным причинам, а остальные пятнадцать — это псионники, умирающие, как обычные люди, но никогда не возвращающиеся.
Лично он очень рад, что не доставит после смерти никакого беспокойства ни друзьям, ни коллегам.
Этот человек был непредсказуем. Я краем глаза посматривала на Дмитрия, вцепившегося в руль. Бесполезно просить его сбросить скорость. Нет, возможно, он и послушается, но через пять минут забудет об этом, и снова утопит педаль газа в пол. Как будто убегает от кого-то. Какие демоны, поселившиеся в его голове, не дают ему спокойно жить?
А я ещё называла маму стихийным бедствием. Нет, не надо. Не надо воспоминаний, от которых в груди разрастётся бездонная дыра боли и страха. Дай волю, и волна ужаса и паники накроет с головой. Захочется выть, кричать и кататься по земле. Невозможность что-нибудь предпринять, что-нибудь сделать для них, спасти, доводила меня до отчаяния. Чтобы не сойти с ума, надо отодвинуть, заслонить чувства повседневными мыслями и делами. Чётко решить для себя, что родители поправятся и все будет хорошо.
— Почему она называла меня убийцей? — спросила я, мужчина повернул голову, но ничего не ответил, — Вы же… Ты же видел медицинские документы. Она умерла из-за меня?
Он даже не обернулся, но на скулах задвигались желваки. Что на этот раз его разозлило?
Лучше б он отдал моё дело, той девушке — псионнику, Эми, кажется. Презрение и чувство превосходства можно перетерпеть, а вот его — нет. Я поняла это сразу, как увидела. Он улыбался, что-то говорил, старался быть дружелюбным, но все это не затрагивало его холодных серых глаз. Словно оттуда, из глубины, за мной наблюдал кто-то другой, враждебный, колючий. Чужак, запертый в человеческом теле. Тот, который вытащил меня из постели той страшной ночью. Высокий, взъерошенный, беспощадный, злой. И одновременно холодный, отстранённый, словно учёный, наблюдающий за брошенной в огонь зверушкой. Пламя едва не сожрало меня. Стало вдруг все равно, что будет дальше. Груз вины казался неподъёмным. Что значат слова и слезы, когда самые дорогие и любимые лежат при смерти?