Так вот, значит, как: Тижо, который обычно так умеет владеть собой, пал жертвой «первого раза», которыми наше тело пугает нас до самой смерти. Кроме всего прочего, эта история дала мне повод вспомнить губчатые говяжьи языки, которыми нас регулярно кормили в пансионе, подавая их вместе с зеленоватыми коровьими лепешками из раскисшего шпината. Случалось, мы швырялись этими языками и лепешками, устраивая незабываемые потасовки, за которыми следовала кара, не имевшая на нас никакого воздействия. Хохотали до упаду — чудесные воспоминания. При которых я и сегодня хихикаю под одеялом. О чем ты, спрашивает Мона.
…
Навел справки: такой язык — как шкура старого кита — называется «обложенный».
* * *
72 года, 2 месяца, 2 дня
Вторник, 12 декабря 1995 года
Некоторые болезни внушают нам такой страх, что благодаря им мы легче переносим все остальные. Люди моего поколения часто склонны ждать худшего, чтобы легче было принимать то, что на самом деле выпадает им на долю. Вчера опять за столом у В. обсуждали диагноз Т.С. Сначала опасались, что у него болезнь Альцгеймера, но, к счастью, это оказалась всего лишь депрессия. Слава богу! Честь сохранена. Т.С. от этого в старости не станет умнее, но, по крайней мере, никто не будет говорить, что его доконал злодей Алоис. Я посмеиваюсь про себя, хотя эта тема и меня волнует. Я бы скорее умер, чем признался в этом, но перспектива Альцгеймера (я, естественно, думаю об Этьене, которому становится все хуже) пугает меня, как и всякого другого. И все же у этого страха есть свой плюс: он отвлекает меня от того, чем я действительно страдаю. У меня неважный уровень сахара, креатинин далек от нормы, шум в ушах досаждает все больше и больше, катаракта замутняет горизонт, каждое утро я просыпаюсь с новой болью — короче говоря, старость идет в наступление по всем фронтам, но единственное, чего я боюсь по-настоящему, это Алоис Альцгеймер! Боюсь настолько, что каждый день заставляю себя делать упражнения для тренировки памяти, которые мои близкие принимают за развлечение эрудита. Я могу пересказать наизусть огромные куски из моего любимого Монтеня, из «Дон-Кихота», из старика Плиния или из «Божественной комедии» (на языке оригинала, прошу заметить!), но стоит мне забыть о какой-нибудь встрече, засунуть куда-то ключи, не узнать мсье такого-то, споткнуться на чьем-то имени или потерять нить разговора, как передо мной тут же встает грозный призрак старика Алоиса. Я могу сколько угодно уговаривать себя, что моя память всегда отличалась капризным нравом, что она подводила меня, еще когда я был ребенком, что я такой, какой есть, — бесполезно. Убежденность в том, что Альцгеймер все же меня поймал, сильнее любых увещеваний, и вот я уже вижу себя в недалеком будущем на последней стадии болезни, утратившим связь с миром и с самим собой, — живая вещь, забывшая, что она когда-то была одушевленной.