Ерунда, конечно. Что могла сделать Сербия с населением в четыре с половиной миллиона человек Австро-Венгерской империи? Ну да, она вполне успешно оборонялась и контратаковала какое-то время. Но силы были явно неравны. А уж когда в дело вступили германцы, так и подавно.
Ну а Болгария… Обиды, вызванные балканскими войнами, осознание того, что Сербии все одно не устоять, и желание урвать себе кусок, обещанный центральными державами. Вот, собственно, и все. Нет, Шестаков не пытался оправдать болгар, он просто хотел их понять. И потом, решение ведь принимает не народ, а правительство. Вот только болгарское… Ладно, не стоит о грустном.
При виде русских офицеров сербы также вытянулись в струнку и отдали честь. Те, в свою очередь, кивнули, обозначая, что увидели и оценили уважительный жест. А чем еще это могло быть, уж точно не выполнением буквы устава. И эти заслужили улыбку корчмаря так же, как любезное обслуживание. Угу. Пиво ведь тоже можно подать по-разному, выказав этим свое отношение к посетителю.
Данный факт заставил Шестакова повнимательнее присмотреться к четверым офицерам. Мужчины примерно одного возраста, тридцати пяти – сорока лет. Кителя явно старые, видавшие виды, но поддерживаются в чистоте и опрятном виде. Погоны потертые, с эдакими кисточками на уголках из торчащих ниток. Разве только подпоручик не вписывался в компанию. Ну что делать обер-офицеру в компании полковника и подполковников? Если только давнее и близкое знакомство.
– Господа офицеры, позвольте присоединиться к вам? – Получив в ответ недовольные и даже враждебные взгляды, не дожидаясь ответа, Шестаков опустился на скамью напротив подпоручика.
– Господин лейтенант, вы всегда столь беспардонны? – Отпив маленький глоток и промокнув губы платком, поинтересовался подполковник, глядя в одному ему ведомую точку.
Не иначе как боится, что если посмотрит на наглеца, то не сдержится и врежет от всей широкой русской души. Это, конечно, недостойно старшего офицерского состава, но какая разница, душа-то, она одна, русская, загадочная, непознанная и необъятная.
– Секачев, отставить, – а боковое зрение у полковника работает исправно. – Господин лейтенант, если вы еще не поняли, то вам тут не рады.
– Не надо говорить за всех, господин полковник, – ай, молодцы славяне, такие и в фашистском плену не дадут слабину, ну да, даст бог, не случится, а пока… – Знаменский? Виктор Юрьевич? – глядя прямо в глаза подпоручику, поинтересовался Шестаков.
Нельзя сказать, что офицеры опешили от подобного обращения. Но да. Удивились. А уж как был удивлен подпоручик, вглядываясь в сидящего напротив него австрийского лейтенанта до прищура глаз. Вглядывался и не узнавал. А вот Шестаков узнал. Не сразу. Все же фотография – это одно, а живой человек, да еще успевший хлебнуть в жизни лиха, совсем другое. А хлебнуть подпоручику довелось, только седина на висках и чубе чего стоит, да и морщины, избороздившие лицо. Его фотографию Ирина держит на видном месте, и дети точно знают, кто их отец.