Женевьева теперь улыбалась. Она ничего не сказала в ответ, однако ее молчание было красноречивее любых слов, и сейчас она как будто испытывала какое-то странное удовольствие.
– Вы родом из Лаймхауса? – тихо сказала мисс Лэттерли, и в голосе ее прозвучало скорее доверие, чем упрек. В глубине души она понимала, что задала такой вопрос ради самозащиты.
Миссис Стоунфилд покраснела, но тем не менее не отвела глаз от собеседницы, и в ее взгляде не появилось ни малейших признаков гнева.
– Да. Теперь, спустя столько лет, мне кажется, что там жила не я, а кто-то другой. – Женевьева чуть подвинулась, так что свет лампы теперь как будто еще больше оттенял застывшее у нее на лице выражение твердой решимости. – Но я не позволю, чтобы обстоятельства заставили меня вновь туда вернуться. Мои дети не будут там расти! И я не допущу, чтобы лорд Рэйвенсбрук кормил их, одевал и указывал, кем они должны стать в жизни. Я не желаю, чтобы он обнимал моих детей, чтобы он занял место Энгуса.
– Неужели он станет это делать? – медленно проговорила Эстер, представив мысленно темное благородное лицо Рэйвенсбрука, высокомерное и в то же время привлекательное.
– Не знаю, – откровенно ответила ее собеседница, – но я этого опасаюсь. Без Энгуса я чувствую себя ужасно одинокой. Знаете, он относился ко мне с пониманием. Не забывая, где я жила раньше, он прощал мне ошибки, которые я иногда допускала…
Медсестра живо представила всю картину страха и унижения этой женщины. Она вдруг с ужасающей ясностью осознала, какие чувства должна испытывать Женевьева, постоянно находясь в доме Рэйвенсбрука, сидя с ним за одним столом под пристальными и осуждающими взглядами окружающих. Любое нарушение правил тщательно разработанного этикета, любая ошибка речи не ускользнет здесь не только от самого Майло, но, что еще хуже, возможно, и от внимательного дворецкого, надменной экономки, насмешливых горничных… Одна лишь Энид, вероятно, этого не заметит.
– Конечно, – заявила Эстер, охваченная горячим порывом, – вы должны жить в собственном доме! Мистер…
Резкий стук в дверь не дал ей договорить. На пороге появилась экономка с суровым лицом и звенящими на поясе ключами.
– Вас желает видеть какой-то человек, мисс Лэттерли, – объявила она. – Вы можете переговорить с ним в кладовой дворецкого. Мистер Долман сказал, что он не возражает. Прошу прощения, миссис Стоунфилд.
– Кто этот человек? – спросила медсестра.
Лицо экономки осталось неподвижным: его выражение абсолютно не изменилось.
– Особа мужского пола, мисс Лэттерли. Остальное вы выясните сами. Если вам еще не известно, женской прислуге у нас не разрешается приглашать сюда знакомых мужчин, и это касается также и вас, пока вы здесь находитесь, чем бы вы ни занимались.