После молебна, когда Сурмилов ждал дочь у кареты, к нему подошел небольшого роста, скромно одетый молодой человек, представился без упоминания чина и вежливо, но без подобострастия высказал слова благодарности. Он, вишь, имел счастье квартировать в сурмиловской загородной усадьбе в отсутствие там хозяев. Карп Ильич выслушал все эти излияния без благосклонности. Может быть, я по милости судьбы и стал твоим благодетелем, но ты, по малости своей, должен высказывать признательность в подобающем месте, а не у всех на виду.
Молодого человека не смутила нелюбезность откупщика, он спокойно удалился, сел на лошадь, кстати, очень порядочную, и ускакал в неизвестном направление, а Сурмилов до самого дома все пытался вспомнить, откуда он знает эту фамилию – Люберов. Потом вспомнил, как же, как же, был такой богатей, сукном занимался, осужден по пятому пункту, то есть враг царицы и отечества, а потому сослан в Сибирь. Отец, значит, сослан, а сын на свободе разгуливает? Что-то здесь не так.
Скоро Карп Ильич узнал подноготную этого дела. Оказалось, что сынок – Родион Люберов – ни много ни мало состоит на службе у самого Бирона, и не только на хорошем счету, но, как говорили, «вхож». Одним словом, «свой при дворе человек». Именно поэтому в списке приглашенных на бал, который Сурмилов закатил на Масленицу, Родион Люберов занимал вполне почетное место.
Закон петровского времени предписывал лицам, в доме которых устраиваются ассамблеи, непременно вывешивать афишку с извещением для лиц обеих полов. Сурмилов, как человек новой закалки, пренебрег этим правилом. Он заказал пригласительные билеты на хорошей бумаге и разослал приглашенным.
Гостей понаехало даже больше, чем ожидалось. Въезд в парк был обозначен двумя гранитными колоннами, двум каретам можно разъехаться без всякого ущерба, но карет было столько, что они выстроились вереницей, запрудив прилегающие улицы. По широкой расчищенной от снега аллее, обсаженной лиственницами, гости попадали в дом.
О сурмиловском особняке ходило много легенд. Говорили об огромном, на аглицкий манер построенном камине и драгоценных голландских изразцах, коими были выложены не только печи, но сами стены и даже полы. Особенно волновала всех новомодная французская мебель, которую откупщик вывез из самого Парижа, вывез тайно, таясь не от французов, а от своих, которые, увидев такую красоту, непременно отобрали бы ее в казну под видом налога.
Была мебель, не много, но была. Форма у стола и двух кресел вроде простая, но украшение красоты немыслимой. Все изукрашено инкрустациями из черепашьего панциря и фигурной бронзы. Иным совсем не понравились – слишком скромно, но особое недоумение гостей, кои за границей никогда не бывали, вызвало название мебелей – Буль. Смешно, словно кто-то тонет и пузыри пускает – буль, буль… Потом разъяснилось. Оказывается, Буль – это имя художника, а может, мастера, который преставился, несчастный, совсем недавно в возрасте девяносто лет. Луи Буль…