— Слушай, расскажи ты мне наконец, что здесь все-таки происходит.
Ленни встала со стула и подошла к окну. Повернувшись ко мне спиной, она молча смотрела во двор сквозь пыльное стекло.
— Когда стемнеет, двор станет виден лучше. Там внизу у нас пруд. Я выплыву на его середину, и в моих волосах запутаются листья кувшинки. Птички будут петь для меня… Я вижу и слышу это так отчетливо, словно наяву.
— Не понимаю, о чем ты? — перебил я ее.
— Я ведь не знаю, — продолжила Ленни, — кто стоит за господином Тер-Просстеюцаменианвили, а ведь это даже не его настоящее имя. Если бы я нашла свое досье, то смогла бы рассказать тебе, что в нем хранится. — Она забралась на подоконник и раскинула руки, словно собираясь заключить в объятия солнечные лучи. — Знаешь, Майки, как это было? Они укладывали меня на кровать, потом я ощущала на себе их руки, а потом — удар или разряд. Я поняла, что они делали: после каждого разряда у меня отмирал кусочек мозга. Его оставалось все меньше и меньше. Меня хотели превратить в идиотку — чтобы я поглупела, как другие толстеют. Те, кто этим занимался, не любили меня. Они записывали все, что им удавалось выудить из моего мозга. Там в углу сидела девушка в очках, которая записывала в блокнотике всё, слово в слово. Наверное, эти записи хранятся теперь где-нибудь в архивном кабинете с зеленой лампой. Они меня ненавидели, а я их любила, любила за все их грехи.
Закончив эту загадочную речь, Ленни так и осталась стоять лицом к окну. День клонился к вечеру, солнце опускалось все ниже, и теперь его последние лучи били прямо в окно. В этом свете потертая, словно сальная мебель в комнате Ленни навевала тоску даже на меня. Совершенно особенное и неприятное впечатление производила пыль, высвеченная солнечными лучами. Пылью был пропитан воздух в комнате, пыль слоями лежала везде — по всем углам и поверхностям помещения. Диван так и остался стоять лицом к стене. Глядя на его потертую монументальную спинку, я легко мог представить себе Ленни, сидящую лицом к стене и часами неподвижно разглядывающую штукатурку. Впрочем, я легко представил бы ее и в другом кресле в другой комнате — с настоящим камином. Она точно так же могла бы сидеть неподвижно и смотреть, как тлеют угли. Та, другая комната была бы погружена в полумрак и тишину. По мере того как угли покрывались бы слоем пепла, в ней становилось бы холоднее, и зябкий воздух с улицы обдувал бы Ленни все сильнее и сильнее. Она сидела бы в кресле, не шевелясь, даже когда камин уже совсем потух, и все так же разглядывала бы посеревшие, холодные угли. Ну а за креслом в той комнате невольно угадывался бы зловещий силуэт какого-то незнакомца. чье присутствие не сулило Ленни ничего хорошего. Она ждала его появления с замирающим от ужаса сердцем.