— Ты, между прочим, всегда можешь к нам подняться и даже заглянуть в гости.
— Да тяжело мне, очень уж я в последнее время растолстела.
— Брось, ты великолепна и неподражаема, — заявил я.
Я понятия не имею, что творилось в ее голове в эти секунды. Судя по глазам и задрожавшим губам, ее одолевали противоречивые мысли и чувства.
— Гнилой ты все-таки парень, Ловетт, — сказала она наконец. — С какой стати, по-твоему, я написала тебе эту записку?
— Наверное, для того, чтобы я стал стучать на твоего дружка Холлингсворта.
Гиневра вздрогнула и возмутилась:
— Что значит стучать? Почему ты все так по-дурацки понимаешь? Обо мне, например, много чего говорят, но я же не обижаюсь. — Она зло скомкала пустую пачку из-под моих сигарет и швырнула ее на пол. — Знаешь, что я тебе скажу… Между прочим, женщина не должна говорить этого мужчине, но мне наплевать. Так вот, записку я тебе оставила лишь потому, что хотела снова с тобой увидеться, более того, мысленно я уже решила, что нарушу все свои новые правила и… Ну в общем, я была готова уступить тебе. Мне захотелось быть с тобой.
— Я так и понял.
— Но теперь, увы, это невозможно. Что-то надломилось от твоих слов. Женщина ведь не бездушная машина. Все чувства, если они и были, куда-то ушли, и теперь я вижу в тебе не привлекательного молодого человека, а, ну я не знаю, калеку какого-нибудь, который совершенно безразличен мне как мужчина. — В последнюю фразу Гиневре удалось вложить немало презрения и злости.
— А я и есть калека, — услышал я словно издалека свой голос, в котором звучали как гнев, так и жалость к самому себе. — А на твоем месте я бы перестал играть в Мату Хари. У тебя ни мозгов, ни красоты не хватит, чтобы заставить мужчину плясать под твою дудку.
С таким же успехом я мог просто подойти и ударить ее по лицу. Прищурив глаза и с трудом удерживаясь от того, чтобы не закричать на меня, Гиневра выдохнула:
— Ловетт, пошел вон отсюда! Я приглашала тебя сюда не для того, чтобы выслушивать оскорбления. — Ее голос стал срываться, эмоции явно брали в ней верх. — Пошел вон, вон отсюда, сукин сын.
— Все, уже ушел. В следующий раз, когда приспичит, сама ко мне поднимешься.
— Вон отсюда! — заорала она на меня.
Я опять оказался в своей комнате — совершенно сбитый с толку и потерянный. Сидя на кровати, я вновь и вновь проигрывал в голове разговор с Гиневрой. По всему выходило, что поссорились мы с ней серьезно. А если так, то следовало признать, что затащить ее в постель мне еще некоторое время не удастся. И это несмотря на то, что мы сейчас сидим в этом раскаленном летним солнцем доме и каждый, пусть и по-своему, мучается от одиночества. Через несколько часов я в любом случае собирался спуститься вниз, выйти на улицу, прогуляться до столовой, поесть и снова вернуться сюда. К тому времени крыша будет просто плавиться под лучами солнца. Не зная, чем заняться до обеда, я отключился и вскоре на какое-то время увяз в болоте из отрывочных воспоминаний о своем прошлом.