— Брось, Ловетт, перестань.
Монина отпустила меня и изо всех сил стала лупить маму по бедру своими маленькими кулачками.
— Мама дура, мама дура! — в гневе кричала она.
— Да что это на нее нашло? — обращаясь скорее сама к себе, спросила Гиневра. Затем, усмехнувшись, она подмигнула мне: — А девочка-то, похоже, ревнует.
Одним проворным и даже изящным движением она перехватила руки дочери и прижала девочку к себе.
— Ну успокойся, Монина, успокойся. Господи, я же вся в синяках буду.
Толком не настроенное радио продолжало надрываться. Слушать это было невозможно, и я выключил приемник. Гиневра между тем решила поведать мне некоторые свои тайны.
— Ловетт, ты даже не представляешь себе, какая у меня нежная кожа. Оставить на ней синяк проще простого. Мне даже ударяться обо что-нибудь не нужно, стоит мужчине начать меня лапать, как у меня на теле остаются следы. — К этому времени Монина успокоилась и обняла мать. Гиневра подмигнула мне и продолжила: — Я тебе скажу то, что обычно никому не рассказываю: когда мужчина дает волю рукам, я остаюсь вся в синяках, и при этом я ощущаю себя… ну как если бы я была белоснежной простыней, или чистым ковром, или еще чем-нибудь в этом роде. И по мне вдруг начинает ходить взад-вперед мужик в грязных сапогах. Как тебе такой образ?
Я ничего не ответил. Гиневра уютно устроилась в кресле, а у ее ног свернулась калачиком Монина. Я присел на край кровати.
— Ты, кстати, не думал насчет того… Ну, насчет того, о чем мы с тобой вчера говорили? — как ни в чем не бывало поинтересовалась Гиневра.
— Ты о чем?
Гиневра опять перехитрила меня.
— Ну как о чем, да все о том же. Как насчет того, чтобы посматривать, что здесь к чему, и потом рассказывать мне.
— А, ты об этом. Я же тебе сказал, что я не стукач.
— Да с чего ты взял, что я тебя стучать заставляю. — Гиневра всем своим видом изображала оскорбленную невинность. — Мне бы и в голову не пришло просить тебя о такой гадости. Я просто подумала, что тебе, в конце концов, как и любому нормальному человеку, интересно, как живут его соседи, что происходит у них в жизни.
К этому времени Монина устроилась совсем удобно и, обняв ноги матери, гладила их своими ладошками.
— Это к Холлингсворту. Он, по-моему, большой любитель подобных наблюдений.
— Ну вот, тоже мне нашел, на кого перевести стрелки.
Неожиданно на лице Гиневры появилось заговорщицкое выражение. Она ни дать ни взять собиралась поделиться со мной какой-то великой тайной.
— Знаешь, что я тебе скажу, только ты не смейся. Я и сама подумывала насчет Холлингсворта, вот только… Не нравится он мне.