— Понятия не имею.
— Он заявил, что к нему вообще никто не ходит. — Эти слова Гиневра произнесла торжествующим голосом. — Ну, что ты на это скажешь?
— А ты откуда знаешь, что к Холлингсворту кто-то приходит?
По правде говоря, к этому времени я и сам почувствовал некоторое беспокойство. Гиневре каким-то образом удалось убедить меня в том, что у нее в доме возможно все — любые чудеса и, конечно же, неприятности.
Ничуть не стесняясь своего поведения, Гиневра предоставила мне доказательства:
— Первое время я за ним следила. Ну, имею я право знать, что происходит у меня в доме?
Губы Гиневры сложились в ангельски невинную и вместе с тем гордую улыбку.
— А вы с Холлингсвортом, часом, не в друзьях — приятелях ходили? — поинтересовался я, рассчитывая застать ее врасплох.
— А тебе-то какое дело? — совершенно буднично огрызнулась она и зевнула.
— В общем-то, никакого.
Гиневра посмотрела на меня, явно прикидывая, достоин ли я того, чтобы продолжать разговор.
— Он такой же, как и вы все, мужики. Кроме как под юбку ко мне залезть, ему больше ничего от меня не нужно было.
В тот момент я промолчал, хотя меня и покоробил тот факт, что она поставила меня в один ряд с Холлингсвортом. Мы просидели молча, наверное, с минуту. Решив нарушить это неловкое молчание, Гиневра пустилась в разглагольствование на свою любимую тему; на этот раз мне поведали об очередном любовнике с незабываемым прибором. Завлекала она меня совсем уж непристойными подробностями, вероятно полагая, что я, как несмышленый котенок, забыв обо всем, начну с упоением охотиться за яркими разноцветными ленточками. У ее ног Монина — ни дать ни взять уставшая и скучающая стенографистка — чертила какие-то значки на пыли, покрывавшей пол сплошным слоем.
Вскоре ребенок снова начал хныкать, требуя к себе внимания. Гиневра встала с кресла и забрала с кровати лишние простыни.
— Ну ладно, хватит болтать. Мне и без тебя есть чем заняться.
Тем не менее уже в дверях она обернулась и, кокетливо подмигнув, вернулась к тому, с чего начала:
— Ну так что, будешь тут за соседями присматривать?
— Нет.
Явно раздраженная, она вышла на площадку, вытолкнув перед собой Монину.
Этот день оказался очень-очень длинным.
Гиневра ушла, и вскоре я спустился в столовую, чтобы съесть свой традиционный холостяцкий завтрак. Вернувшись домой, я несколько часов благополучно поработал, меня никто не беспокоил. В конце концов жара сморила меня, и я, в общем-то довольный собой, позволил себе встать из-за стола и растянуться на кровати. Так я и лежал, всматриваясь в слегка дрожавший под раскаленным потолком воздух. Дверь на лестничную площадку была слегка приоткрыта — я рассчитывал, что таким образом комнату будет слегка продувать и духота станет не такой нестерпимой. Ни о чем серьезном я думать уже не мог и вскоре задремал.