Ленни прямо на глазах побледнела и едва слышно прошептала:
— Почему вы такая жестокая, вы ведь на самом деле так не думаете, я же вижу, что вы добрая и вам самой стыдно за то, что вы говорите.
— Мне нечего стыдиться, — отрезала Гиневра, но голос ее уже дрогнул.
Я вдруг почувствовал, что роль этакой сварливой тетки с добрым сердцем не была ей противна.
— Позвольте полюбопытствовать, зачем вам понадобилась моя комната? — задала вопрос Гиневра, явно готовясь пойти на компромисс.
— Мне просто негде жить. Сегодня я устроилась на работу, и теперь мне нужно найти место, где я могла бы ночевать.
— А что, в гостинице снять номер нельзя было? — продолжала допытываться Гиневра, пристально разглядывая Ленни.
— На гостиницу, боюсь, у меня денег не хватит.
Гиневра сложила руки на груди и заявила:
— В таком случае, милочка, боюсь, что и на мою комнату у вас денег не хватит. Стоит она пятьдесят долларов в месяц, туалет и ванная — в коридоре.
— Нет-нет, у меня хватит. На это — точно хватит… Теперь. — Судя по этим словам, деньги у Ленин действительно появились совсем недавно.
Гиневра покачала головой:
— Ничем не могу вам помочь, комната сдана.
Реакция Ленни, признаться, ошеломила меня.
Она расправила плечи, задрала подбородок и заявила:
— Вы глупая, порочная женщина, — в голосе хрупкой девушки послышались недюжинная сила и страсть, — вы сами себя не понимаете. Вы не хотите понять, какой доброй и хорошей вы могли бы быть для окружающих. Вот зачем вы сейчас врете, зачем устраиваете скандал?
Гиневра побагровела от злости:
— Слушай, Ловетт, неужели нельзя было придумать что-нибудь получше, чем притаскивать сюда своих подруг, которые будут оскорблять меня. Хватит, я в свое время и не такого наслушалась, больше не желаю.
Ленни взяла меня за руку:
— Ладно, пойдем. — В ее голосе вновь звучало безразличие ко всему происходящему. Впрочем, в дверях прихожей она задержалась и не без артистизма в интонациях сказала: — Вы же сами прекрасно понимаете, что могли, нет, даже должны были сдать мне комнату. Вам же самой будет потом плохо. Вы будете переживать и мучиться из-за того, что не сделали человеку доброе дело.
— Ладно, постойте, — бросила нам вдогонку Гиневра. — Ловетт, только честно, между вами ничего такого?
— Ни такого, ни этакого, — буркнул я.
В эту минуту я не столько увидел, сколько почувствовал, как спало напряжение в глазах Ленни и как ее стало трясти от с трудом скрываемого смеха. Следом за ней стала хихикать и Гиневра.
— Нет, Майки, ты, видимо, действительно решил меня со свету сжить, — сказала она, и в первый раз за все время, что мы с Ленни стояли здесь в прихожей, я почувствовал в ее голосе что-то если не теплое, то хотя бы человеческое. Мне даже показалось, что она подмигнула мне. — Как же ты мне надоел, — уже почти в открытую хихикая, заявила Гиневра.