Она проплакала всю ночь, сотрясаясь от рыданий, которые царапали ей душу и надрывали сердце. Вскоре она перестала оплакивать Рэмбо и заплакала о своей маме, о Ральфе, Нелли и ее погибшем сыне, о Джекки и Сабине, обо всех, кого могла вспомнить, и даже о своем отце. Словно издалека до нее донесся телефонный звонок, который, кажется, и не думал умолкать. Заглушая его перезвон, на экране разразились радостными криками люди, запели и захлопали в ладоши. Потом начался какой-то фильм, и Лиза даже подумала, что это одна из тех картин, в которых снималась она сама, потому что музыка показалась ей знакомой: страстная, навязчивая, западающая в память, отчего Лиза заплакала совсем уж безутешно. Наконец она стала оплакивать себя. Больше в ее жизни не будет ничего хорошего. Никогда.
— Я умру сегодня ночью, — прошептала Лиза. Была какая-то высшая справедливость в том, что она умрет в этом уединенном месте вместе с Рэмбо, еще теплое тельце которого по-прежнему лежало у нее на коленях. — Я больше не хочу жить.
Закрыв глаза, она откинулась на спинку кресла. Она тонула, погружаясь все глубже и глубже, как будто фильм перематывали вперед, и перед внутренним взором Лизы промелькнула вся ее жизнь, от жестокого и несладкого начала до горького конца. Она вновь была маленькой и жила на Чосер-стрит, где было так много ненависти и любви. Молоденькая девушка в своем лучшем платье ехала на свой день рождения в Саутпорт, затем ее сменила Джекки в розовой атласной пижаме с ямочками на щеках, гладкой кожей и улыбкой на пухлых губах. Потом Лиза увидела Гарри Гринбаума в его книжном магазине, такого мудрого и понимающего. Его фигура подернулась туманной дымкой и исчезла. Патрик! О господи, Патрик, мой любимый братик! Голливуд, Басби, золотое время, когда они вместе снимали кино. Дент, чудовище Дент, который, улыбаясь своей плутовской улыбкой, принес к ней в спальню Сабину. Ральф, дорогой Ральф. Умирающий Гэри… Время тоски и печали, но эти воспоминания каким-то непонятным образом вдохнули в Лизу силы, возвысили и преобразили ее. Тони Молино, ты — ублюдок, Тони. Мило Ханна, и письма, письма, письма…
Ей снова восемь лет, и по всему Бутлю рвутся бомбы, а в дверь барабанит отец, требуя, чтобы его впустили.
— Не открывайте! — жестким голосом говорит мама, и дети отвечают злорадными воплями:
— Не откроем, не откроем!
Затем во дворе раздается взрыв, входная дверь слетает с петель, и в дом вваливается отец. Добежав до лестницы, он тоже взрывается и валится на пол, разбрызгивая повсюду кровь. Дети начинают радостно подпрыгивать, крича: