Когда Патрик бинтовал ей ногу, боль стала совсем нестерпимой. Как Машенька ни крепилась, но, увидев на лице Патрика ироническую улыбку, против воли всплакнула опять.
— Со мной это случалось не раз. Это больно, я знаю, но еще никто не умирал от растяжения связки. — В голосе Роггльса Маша услышала покровительственные, откровенно-иронические интонации. — Ты много и часто говоришь о силе характера, — продолжал Патрик. — Где же эта сила? Ревешь, как капризное беби!
Маша отстранила Патрика, сама надела носок и с трудом натянула ботинок. Улыбаясь и украдкой наблюдая за ней, Патрик сел в кресло и открыл дверцу печи. От горячих углей, чуть подернутых пеплом, шла жаркая, сухая волна. Он налил себе рюмку коньяку и, выпив ее, сказал:
— Твое здоровье, Машенька! — Придя в более благодушное настроение, он добавил: — А случилось действительно нечто такое, что решительно меняет все наши планы. В один день две неприятности.
Маша с трудом добралась до кресла и села против Патрика.
— Я тебя, Пат, несколько раз спрашивала, и ты молчал.
— Да, молчал. Я не хотел испортить нашу прогулку.
— Что же случилось?
— Ты знаешь, в конце этого месяца у меня кончается паспорт. Вчера я пошел в посольство разговаривать по поводу тебя. Думаю, что возражений не будет. Вот заявление о предоставлении тебе визы, подпиши его. — Патрик вынул сложенный вчетверо лист бумаги и протянул его Маше.
— Пат, что случилось? — не глядя на заявление и все более тревожась, спросила Маша.
— Они не желают продлить паспорт. Сенатская комиссия требует моего немедленного возвращения на родину.
— Это первая неприятность, к которой мы с тобой, Пат, были подготовлены, а вторая? — овладев собой, спросила она.
— Вторая, это то, что произошло с тобой сегодня.
— Обо мне, Пат, не беспокойся, это пустяк.
— Нет, Машенька, это не пустяк! — перебил ее Роггльс. — Для меня это большая неприятность. Я переоценил твои возможности. Ты слабенькая девочка. У тебя глаза на мокром месте и совсем нет мужества, без которого не может прожить на моей родине ни один честный человек, если он желает остаться самим собой.
Маша почувствовала такую жестокую обиду, какой еще не знала никогда в жизни. Чтобы сдержать себя, она больно закусила губу.
— Ты говорила, — продолжал Роггльс, — что хочешь равной доли в том, что меня ожидает на родине. А меня ожидает не золотистый песок на пляже Альтаира, а жесткая тюремная койка. Не дансинги Марсонвиля, а неравная драка. Я буду бит и не раз, я это знаю, но если каждый кровоподтек будет утверждать новое слово правды, я все перенесу, чего бы мне это ни стоило. Ты намечтала себе много романтического бреда, это свойство юности. Но в том, что нас с тобой ожидает, — мало романтики. Ты так же, как и я, будешь нюхать хлорную известь тюремных уборных и вместе со мной, мечтая о чашке горячего кофе, давить насекомых где-нибудь в вонючих бараках Спикенбурга. И все это во имя того, чтобы сказать правду простому человеку моей страны, — он налил себе рюмку коньяка и, выпив ее залпом, раскрыл нож и занялся апельсином.