Вот теперь Кофа по-настоящему удивился.
— Ты уговаривал Кекки уйти из Тайного Сыска? — спросил он меня. — Но с какой стати? То есть, ты не только что спятил? А гораздо раньше?
Надо же. Похоже, Кофа и правда не в курсе её затеи. А я-то был готов спорить, что настоящий автор интриги — он.
— Если вы имеете в виду оригинальность моего мышления, то она у меня врождённая, — с достоинством сказал я. — А всё остальное — конфиденциальная информация. Если Кекки захочет, сама расскажет. А не захочет, придумает что-нибудь правдоподобное, так что не подкопаетесь. Она у нас хитрющая. А я, к сожалению, нет. Зато я хозяйственный.
Я спрятал руку в карман, чтобы сподручнее было залезть в Щель между Мирами, достал оттуда бутылку тёмного рома, такую пузатую, что порвал лоохи, когда её вытаскивал. Поставил на стол, сказал:
— Это почти бомборокки. На мой вкус, что-то среднее между дешёвой подделкой и так называемым «крепким капитанским», которое более-менее ничего. Гуляйте, счастливчики. Хорошей ночи. Я побежал.
А по дороге — если один-единственный шаг можно считать дорогой — я успел подумать, что счастливая пьяная Кекки, которую угораздило внезапно по уши втюриться в магию, это всё-таки очень добрый знак. Лично для меня. А мне как раз очень надо. И значит, всё будет хорошо.
* * *
— Ну наконец-то, — сказал сэр Шурф.
Он сидел в проросшей сквозь половицы траве и смотрел на меня с кротостью терпеливого убийцы, ещё полтора часа назад применившего Заклинание Призыва и уже начавшего беспокоиться, не укокошил ли его жертву кто-нибудь другой.
Одного взгляда на него было достаточно, чтобы поставить крест на своих планах. Вернее, всего на одном, но какая сейчас разница.
По идее, я должен был испытать два равновеликих по силе чувства: ярость и облегчение. Потому что, с одной стороны, у меня на пути встали обстоятельства непреодолимой силы, а с другой, даже неплохо, что они такие непреодолимые. Теперь можно не умирать никакими чужими смертями, а просто жить дальше с кристально чистой совестью: я же и правда сделал всё, что мог. А что моё «всё, что мог» в данном случае означает «вообще ни фига» — ну так ничего не попишешь. Надо уметь проигрывать. Не знаю, на кой мне сдалось это умение, но так говорят.
Однако ни ярости, ни облегчения я не испытал. И вообще ничего выдающегося. Просто сел рядом с ним и сказал:
— На моей памяти ты ещё никогда не объявлялся настолько не вовремя. Но я всё равно рад тебя видеть.
— Надо же, — удивился мой друг. — А я-то уже приготовился с тобой спорить. Даже запасся разными разумными аргументами. Потому что основной: «умирать я тебя не отпущу», — мне самому кажется излишне эмоциональным, а значит, недостаточно убедительным.