«Да как всегда. Вечно одно и то же. Изо дня в день. Началось с какой-то мелочи. А потом он разошелся и наговорил мне жутких гадостей. Ну, я и высказала ему все, что о нем думала».
«Значит, поругались крепко?»
«Это он начал…» — принялась оправдываться Мейбл.
«Дитя мое, — сказала я ей тогда, — кто начал, теперь уже не важно. Речь не об этом. В таких местечках, как ваше, личных проблем не бывает — все они в той или иной мере достояние окружающих. Вы с мужем все время ссорились. Так что, когда утром вы повздорили особенно сильно, а ночью он внезапно скончался… Это все, или было еще что-нибудь?»
«Не понимаю: разве этого мало?» — пробурчала Мейбл.
«Более чем достаточно, моя милая. Но если ты наделала еще каких-нибудь глупостей, то уж, Бога ради, не скрывай этого от меня. Ты же знаешь: я сделаю все, что в моих силах, лишь бы тебе помочь».
«Мне не поможет никто и ничто, — обреченно произнесла Мейбл, — кроме разве смерти».
«Не теряй веры в Провидение, милочка, — сказала я. — И кроме того, я совершенно уверена, что ты что-то от меня скрываешь».
Уж я-то ее знала: она даже в детстве вечно хоть что-то да не договаривала. Но Господь вволю снабдил меня временем и терпением, и в конце концов я своего добилась. Оказывается, тем самым утром она ходила в аптеку покупать мышьяк. И, естественно, расписалась в аптечной книге, о чем аптекарь, разумеется, счел своим долгом немедленно оповестить окружающих.
«Кто ваш врач?» — спросила я.
«Доктор Ролинсон».
Я как-то видела мельком этого Ролинсона. Честно говоря, он показался мне жуткой развалиной. Кроме того, жизненный опыт не позволяет мне верить в непогрешимость врачей. Конечно, и среди них попадаются вполне приличные люди, но даже эти редкие исключения напрочь неспособны понять, чем именно вы больны. Так что лично я предпочитаю обходиться своими силами.
Я тут же составила план, по которому необходимо было действовать. Надела шляпку и отправилась к этому Ролинсону. Он оказался именно таким, каким я его себе представляла: стариком в общем-то безобидным и доброжелательным, но рассеянным, до ужаса близоруким, тугим на ухо и к тому же неимоверно обидчивым. Стоило мне упомянуть о смерти Джеффри Денмана, как выяснилось, что грибы — это страсть доктора, и мне пришлось выслушать целую лекцию о различных их видах, пересыпанную разными мудреными названиями. Он сказал, что расспрашивал кухарку, и та призналась, что один или два гриба показались ей тогда «немного подозрительными», но она решила, что, раз из лавки, они обязаны быть хорошими. Только вот чем больше она о них потом думала, тем более подозрительными они ей казались.