— Господин проректор у себя? — осведомился Хастер.
Мальчишка посмотрел сквозь него прозрачными глазами и проронил величественно:
— Господин проректор занят. Извольте обождать.
Он кивнул на ряд нарочито жестких и неудобных стульев вдоль стены, но Хастер приглашение проигнорировал, а со всем удобством устроился в единственном мягком кресле, которое стояло в углу и именовалось «родительским». Рядом с «родительским креслом» стоял круглый столик, на котором как всегда валялись несколько номеров «Политехнического вестника». Хастер выбрал самый свежий.
Вундеркинд–секретарь недовольно глянул на него, но возражать не стал. Умный мальчик, далеко пойдет — сразу догадался, что, возможно, посетитель в своем праве так поступать, а значит, на всякий случай надобно быть с ним поделикатнее. Выждав паузу, как ему показалось, вполне достаточную для сохранения авторитета, но не утомительную для посетителя, он взял со стола тонкую папочку и проскользнул в кабинет — вышколено, бесшумно. Появившись назад через минуту, он кивнул глянувшему на него Хастеру:
— Пройдите.
Преподобный отец Бахари, проректор Его Императорского… и так далее Политехнической Школы, создатель и бессменный редактор «Политехнического вестника», автор неимоверного количества работ в области математической логики, математической статистики, а так же интегрального, дифференциального и тензорного исчисления, магистр и гроссмейстер всего–чего–угодно, а равно и анонимный (якобы) автор «Досугов на Старой мельнице», сидел за огромным письменным столом, живописно заваленным книгами, бумагами и всяческими принадлежностями, не всегда имеющими прямое отношение к писчим, и увлеченно читал толстый том в кожаном переплете.
— Имя–фамилия–курс-факультет? — потребовал он и, не отрываясь от занятия, потянул к себе журнал учета академической неуспеваемости. Вид у него при этом был соответствующий: украшенные благородными сединами густые брови насуплены, глаза не видны, но все равно, ясное дело, суровы, уголки полных губы укоризненно опущены вниз и даже, кажется, сама короткая пегая бородка в пол–лица полна скорбного осуждения.
— Тенедос Хастер, ваше преподобие, четвертый курс, прикладная математика, _ ответил Хастер с улыбкой.
Его было не провести. Гроза неучей хоть среди студентов, хоть среди преподавателей и чиновников от преподавания, преподобный Бахари был не только любимцем большинства студиозусов, но и душой любого собрания или вечеринки, способный даже самое заштатное и официальное мероприятие превратить в нечто более–менее приемлемое. А списки с его лекций годами ходили среди поколений студиозусов, постигавших по ним не одни только математические премудрости, но также учившиеся риторике и остроумию. Любовь и уважение студентов к своему проректору были столь же велики, сколь велико было неблагожелательство к нему среди начальства. Но авторитет отца Бахари был непререкаем, иначе не бывать ему не то что проректором, а и просто деканом. Впрочем, злые языки поговаривали, что преподобному Бахари благоволят не только его нынешние студенты, но и бывшие, а некоторые из них занимали весьма высокие посты и были необычайно знатны. Впрочем, в обучении отец Бахари ни чинов, ни родства не признавал.