Наконец актёры остановились; судя по всему, сцена или даже действие подошло к концу, и можно было расслабиться, хотя режиссёр, похоже, думал по-другому: он сразу же поднялся и рысью выскочил на сцену, где уставшие актёры отдувались и вытирали пот. Насколько я мог понять, сейчас должен был начаться разбор и анализ сыгранного, и мне стало даже жалко их; расправа могла оказаться излишне жестокой, но я опять не угадал: возможно, он уже охрип и устал от вечной беготни и настороженности, вгоняющей в краску и заставляющей извергать вулканическую энергию. Размахивая по привычке руками, он начал с актёра, молча стоявшего и аккуратно кивавшего головой, хотя не забывал задействовать и актрис: чтобы они совсем уж не расслаблялись, он бросал им иногда несколько слов, с чем им приходилось считаться, хотя, насколько я мог заметить, и та и другая порывались уйти за кулисы. Возможно, у них оставались дела: режиссёр всё не желал оставить их в покое и сделать наконец перерыв в сложном и долгом процессе.
Я всё равно почти ничего не слышал, и можно было тоже расслабиться; на всякий случай следовало проследить за странным преследователем: он сидел примерно там же, и, судя по всему, дремал. Хотя я не стал бы слишком доверять впечатлению: всё ещё я не очень ясно видел мотивы его поведения, и для шпиона – приставленного ко мне с заранее определённой целью – он выглядел слишком необычно. Вполне возможно, что он просто плохо подходил для такого занятия, и явная усталость тоже могла играть свою роль: в любом случае не стоило упускать его из виду. Я оставил его в покое и снова сосредоточился на сцене: похоже, там назревало что-то новое. Актрисы наконец ушли, а режиссёр громко объяснялся с актёром, так же громко и без всякой боязни отвечавшим ему: возможно, актёр чувствовал свою правоту, и я сделал попытку понять, о чём идёт речь. Судя по всему, на репетиции отсутствовал ещё актёр, а может: даже целых двое; режиссёр же, пытался заставить актёра отдуваться за троих одновременно, с чем тот, естественно, никак не мог согласиться. Понятное противодействие вызывало странную реакцию: даже мне было ясно, что такая замена совершенно бессмысленна; наверно, режиссёр перешёл грань и уже плохо сознавал степень логичности своих требований или полную их абсурдность, так что даже протрезвевший оппонент казался убедительнее и логичнее. Теперь стало жалко обоих: почти не сознававшего абсурдность требований и всеми силами от этих требований отбрыкивающегося; непонятно было, чем борьба может завершиться, тем более что я заметил лица или всего лишь тени, осторожно выглядывавшие из-за занавеса; не исключено, что они принадлежали как раз виновникам скандала, не желавшим выходить на расправу: гроза казалась им слишком бурной, и я заметил, как одна из теней медленно и аккуратно растворяется в потёмках, а над сценой гремел всё тот же – многократно гремевший и наверняка запомнившийся всем с ним сталкивавшимся и потерпевшим от его шума и грохота – яростный и злобный ураган.