– Здесь, в Бриджтауне, все белые девушки носят их, – увещевал Мерфи, суя мне в руки остроконечный зонт для защиты от солнца.
– Да ну какие зонтики, мистер Мерфи, побойтесь бога! – У меня в голове не вмещалось: может, здесь, за поворотом, нас ждет Эуон, а у него какие-то этикетные зонтики в голове. – Ну светит, ну и пусть! Терпеть можно. Идемте же, не будем терять времени!
Мерфи пронзил меня взглядом:
– Леди должна заботиться о себе. Ну как у вас будет гадкий цвет лица? При виде вас люди должны понимать, что вы респектабельная.
– Ну и что? Им-то какая разница? Я же здесь проездом. Пусть их таращатся, – отстаивала я свою точку зрения.
Впрочем, я болтала с Мерфи, чтобы он утихомирился; как только шум, доносящийся с рынка, стал громче, я плюнула на все правила приличия и припустила на звук.
– Но мэм… Ваше лицо станет красным! Подумайте, как это будет выглядеть! – этот аргумент Мерфи, уже раскрывшего зонт и бежавшего рядом, меня сразил.
– Согласна, это неприятно, хотя и не смертельно. Ну хорошо, давайте вашу штуковину, раз на то пошло.
Я схватила быстро вложенный мне в руку уже раскрытый зонт и небрежно положила его на плечо, но прошло несколько минут, и я по достоинству оценила заботу Мерфи. Мне-то казалось, что он просто из любви к этикету хочет сделать меня респектабельной бриджстоунской барышней, и я не собиралась прятаться под зонтом, но палящее солнце заставило меня изменить свое мнение и использовать предмет по назначению, а не нести его на плече для красоты.
По обеим сторонам дороги росли пальмы, затеняя людные места, а вот сам рынок расположился на площади, подставленной всем ветрам. От камня, которым была вымощена площадь, тоже шел жар; жестяные или сделанные из листьев пальмы навесики, конечно, не могли дать большой тени, если вообще могли ее дать, но работорговцы и аукционеры иногда становились под них. Рабы же торчали на площади как неприкаянные.
Кроме всего прочего, камни отражали солнечный свет, ослепляя путников, совсем недавно видевших зелень тенистой дороги. Мои глаза невольно наполнились слезами.
Здесь и в самом деле было от чего плакать: на жаре стояло множество людей с цветом кожи любого оттенка – от кожи цвета кофе с молоком до иссиня-черной, – предназначенных для продажи. Всем этим мужчинам и женщинам предстояло быть проданными и отправиться за своими хозяевами туда, куда им прикажут. Будущие рабовладельцы уже стояли перед помостами, прицениваясь и цокая языками.
Рабы не могли оправиться, даже если хотели это сделать, поэтому были вынуждены справлять нужду публично, поэтому по краям загона, где их держали, скопилось приличное количество экскрементов. Это вкупе с жарой и запахом неделями не мытых тел было похлеще эдинбургского зловония и матросского смрада на «Дельфине».