– Я повидаюсь с вами завтра, дорогая мадам. А теперь продолжайте отдыхать, если вам этого хочется.
Аккуратно сложив епитрахиль, он направился к двери. Остановился у самого выхода и с улыбкой повернулся ко мне. В глазах у него сиял воистину детский восторг.
– Может быть, завтра… – заговорил он, – может, вы могли бы рассказать мне… как это происходило?
Я тоже улыбнулась ему.
– Да, отец мой. Я вам расскажу.
Вскоре после его ухода я потащилась в коридор: мне хотелось повидать Джейми. Надо сказать, многие из виденных мною мертвецов выглядели лучше его, но грудь Джейми ровно вздымалась и опадала, а угрожающий зеленоватый оттенок кожи исчез.
– Я будил его каждые несколько часов, чтобы он мог проглотить несколько ложек супа, – негромко заговорил со мной брат Роджер.
Он созерцал меня с явным удивлением – мне, пожалуй, следовало бы перед приходом сюда хоть волосы пригладить.
– Может, вы хотели бы… каковы ваши намерения?
– Мои намерения… С вашего разрешения, я хотела бы еще некоторое время поспать.
Меня уже не мучило чувство вины, но какая-то тяжесть, скорее даже приятная, чисто физическая, распространилась по всему телу. Было ли это результатом исповеди или выпитого вина, я не знаю, но мне хотелось одного – поскорее добраться до постели.
Я наклонилась над Джейми, дотронулась до него. Он был теплый, но лихорадка оставила его. Я осторожно пригладила спутанные рыжие волосы. Уголок рта едва заметно дрогнул. На секунду, не больше, но дрогнул несомненно. Я была в этом уверена.
Небо было холодное, пасмурное, затянутое серыми облаками, которые сливались с серым туманом, окутавшим холмы, и даже выпавший за последнюю неделю снег казался серым, и аббатство словно бы накрыло огромным и грязным покрывалом. Даже внутри здания молчание зимы настигало и подавляло обитателей монастыря. Глухо доносилось из часовни молитвенное пение; толстые стены поглощали все звуки, и даже повседневная жизнь как будто замерла.
Джейми проспал почти двое суток, изредка пробуждаясь, чтобы проглотить немного супа и вина. Придя в сознание, он начал поправляться точно таким же образом, как и все молодые люди, неожиданно для самих себя лишившиеся на время сил и независимости в передвижениях – качеств, которые они по неопытности считали неотъемлемыми. Иными словами, примерно двадцать четыре часа он был кроток аки агнец, а после этого превратился в раздраженное, беспокойное, вспыльчивое, придирчивое, капризное создание с весьма дурным настроением.
Рубцы на плечах болели. Шрамы на ногах чесались. Ему было тошно лежать все время на животе. В комнате было слишком жарко. От дыма жаровни у него болели глаза, и он из-за этого не мог читать. Ему опротивел суп, опротивели поссет