Вы были дружны с Брон, и я уверен, что моя печальная весть отзовется горестным состраданием и в Вашем сердце. Но не одно только желание известить Вас о постигшем нас несчастье руководит много, когда я пишу это письмо. Мне хочется уберечь Вас от возможных неприятностей у себя на Родине. Дело в том, что история таинственного исчезновения Брон стала сенсацией для газет нашего штата. Не было дня, чтобы разные предположения не расписывались на все лады. К ним приплетается и Ваше имя. Недавно один газетчик высказал догадку: не связано ли исчезновение Брон с уникальной кинокамерой, оказавшейся в руках электроника из России?.. Я написал опровержение в газету и пригрозил грязному лжецу судом. Я готов защищать Вас, если и у вас, на Родине, кто–нибудь вздумает предъявлять Вам обвинение. Прошу помнить об этом и в случае нужды известить меня.
С большим почтением от всей нашей семьи Питер Пагнус.
P. S. Осенью нынешнего года намереваюсь быть в России. Почту за долг явиться к Вам и подтвердить с глазу на глаз свою готовность защищать Вашу честь. П. П.».
Каиров прочел письмо несколько раз. Не сразу доходил смысл написанного, но в конце концов он понял: щекотливая история, происшедшая за двенадцать тысяч километров от Степнянска, может бросить тень на Самарина. Взыграла фантазия Бориса Фомича: «А что, если этот медведь с льняной шевелюрой (он так подумал о Самарине) да и в самом деле притиснул бедняжку Брон?.. Ну не за камеру, а за что–нибудь другое?.. Например, за перстень или за браслет?.. Мало ли драгоценностей понавешано на дочку богатых родителей! — Впрочем, Каиров тут же себя разуверял: — Нет–нет, Самарин не похож… Он из другого теста…» И пока Борис Фомич так думал, в его голове, где–то краем сознания, упорно и все нарастая шла мысль другого характера, — мысль, манившая своей озорной привлекательностью, — это мысль о желанности скандального дела. А что, если бы раздулось это дело, что, если дать ему ход, тогда бы на сцену выступил он, Каиров, на первой стадии в роли защитника Самарина, а там его роль могла перемениться, он действовал бы, сообразуясь с обстоятельствами, в зависимости от того, как складывались бы его дела, каковы цели вставали бы перед ним.
Он позвонил Леону, попросил его зайти. И уже предвкушал, как разовьет перед ним диалог в излюбленной манере иносказаний, с каким удовольствием послушает прожекты Леона, но в тот самый момент, когда Леон открыл дверь кабинета, Каиров вдруг опомнился и сдвинул в ящик стола письмо из Америки.
— Леон! Садитесь, дружище, мне нужно с вами поболтать, — говорил Борис Фомич, не взглядывая на заместителя, перебирая бумаги и думая о письме: «Это ещё неизвестно, какой я ему дам ход, я ещё подумаю о нем на досуге». — Вспомни, где последний раз был Самарин за границей, — кажется, в Америке? — обратился к Леону Каиров, продолжая рыться в бумагах.