Княгиню ждали. Стоило из-за угла появиться паре скороходов, как дежурившие у ворот парнишки засвистели в жестяную дудку, подняли переполох. Когда экипаж, покачиваясь на ухабах, подъехал, ворота были уже распахнуты, слуги с фонарями стояли во дворе.
– Ваше сиятельство, извольте!
Ее сиятельство оперлась о руку дворецкого и вышла на мощеный пятачок перед крыльцом.
– Погоди, Семеныч, дай воздуху дыхнуть. Какая дура в карету с курильницей лазила? Вонищу развели! Дознаюсь – на хлеб с водой посажу.
Дворецкий благоразумно промолчал. Сама же княгиня треть его дня жаловалась, что в экипаже неприятный запах откуда-то взялся, словно мышь подохла или, Боже упаси, крыса. И ничего удивительного – в таком сооружении много всяких щелей и закоулков, есть где крысам плодиться.
– Тоска… – сказала, немного помолчав, княгиня. – В Москву хочу. Там хоть сады, сейчас травой скошенной пахнет… ей-богу, укачу в Москву…
Летняя ночь в столице была далеко не столь ароматна. Сирень, высаженная во дворе, отцвела, а от Фонтанки тянуло какой-то сомнительной вонью.
– Ваше сиятельство, госпожа Егунова дожидаться изволят.
– Как? И ты молчишь, дурак? Кой час било?
– Третий, ваше сиятельство.
– Вот ведь реприманд… И что – где она? Как она?
– В малой гостиной на диванчике прилечь изволили. С ними там Ирина Петровна, да они с собой особу дамского пола привезли, в карты играют.
– В третьем часу? Пусти, что встал на дороге?
Княгиня подхватила юбки и с девичьей прытью взбежала по ступенькам. Вдруг обернулась:
– Коней не выпрягать! Я сейчас эту вертихвостку домой отправлю.
Заспанные сенные девки, что вышли ей навстречу в ожидании приказаний, вразнобой кланялись; она, не обращая на них внимания, спешила к лестнице; ее пышные букли немного развились, растрепались, а наколка из кружев и лент, венчавшая высокую прическу, покосилась.
– Ирина Петровна, ступай сюда, прими веер, прими серьги – все уши оттянули! – звала княгиня, и ее верная казначейша тут же выбежала навстречу из малой гостиной.
– Каково играть изволили, матушка? – спросила она, низко присев.