Я вернулся в номер, приглушил звук телевизора, снял неприятно пахнущие джинсы, убрал пистолет в сумку, поставив его на предохранитель, выпил сразу полстакана водки с тремя таблетками седалгина. В нем были не только обезболивающие, но и успокаивающие элементы. И кофеин в нем был.
А мне надо было и успокоиться, и обезболить живот, и сосуды расширить для продуктивного мышления. Та мыслишка сводилась к простой истине — меня могли вычислить через Витька. И вообще, этот Витек — темная лошадка. То, что он иногда ночует на бичхатах, не исключает его работу осведомителем. Чьим — не существенно; я не знаю же, какие силы представляют заказчики? А стукач такой удобен и властям, и уголовникам. Незаметен, вхож в разные слои общества. Удобней, даже, чем обычная проститутка (из которых, между прочим, каждая вторая постукивает). Да и возраст его мне известен с его же слов. Может он и старше, этот тип людей возраста не имеет.
Проверить версию было несложно, но сперва надо было кое–что предпринять.
Поэтому я зарядился «Абсолютом», спустился к администраторше, купив по дороге коробку дорогих конфет, в пять минут договорился с ней о переезде в другой номер (люкс, на самом верхнем этаже), который она оформила на несуществующую фамилию, доплатил за неделю и за старый номер, он оставался за мной, и за новый, куда и перенес часть имущества.
Теперь следовало дождаться мальчишек и навешать им лапшу на уши. Я налил себе водки и, поставив стакан рядом, развалился в кресле, уставившись в телевизор.
С ящиком у меня отношения сложные. Когда был богатым, смотрел только видик. Пока бичевал пристрастился на вокзалах к любым передачам. Всегда было ощущения, что я ворую это зрелищное удовольствие, так как менты гоняли нашу братию с вокзалов добросовестно. И вот, впервые за последнее время, я мог смотреть телевизор со всеми удобствами, щелкая переносным пультом. Все обилие московских каналов. С водочкой и сигаретой. И буквально через полчаса у меня появилось странное чувство брезгливости.
Существовал раньше в России лубок. Плоскостные картинки с яркими красками и примитивными сюжетами. Потребителями лубочного «искусства» были рабы из крестьян и рабочих, не обученные воспринимать рисованный объем и мысли художника. Вины этих людей в собственной примитивности не было, безграмотность — не вина, а несчастье, как болезнь. Такие суррогаты, заменяющие искусство были и есть во всех странах. Так вот, сейчас по всем каналам я имел «счастье» наблюдать американизированный примитив во всех его немногочисленных формах.