Майор Блинов — типичная славянская свинья, неопрятная и шумная. Военное поражение отдало нашу жизнь в его руки. Естественно, мы старались понять, чего он от нас добивается, чтобы выполнять его повеления наилучшим образом. Этого требовал если не инстинкт выживания, то, во всяком случае, инстинкт дисциплины.
Но постичь желания майора Блинова оказалось невозможным. Он постоянно отдавал взаимоисключающие приказы и неизменно при этом орал и угрожал расстрелом.
Мои товарищи боялись его до обморока. Несмотря на то, что он за всё это время никого не расстрелял.
Германец изначально приучен к другому. Если немецкий командир кого-то приговаривает к расстрелу, то будьте уверены: провинившийся будет расстрелян точно в срок. А Блинов разбрасывался приговорами — и ни разу не привел их в исполнение.
И мы не понимали: это у него такая манера общаться с людьми или же рано или поздно он действительно поставит кого-нибудь к стенке?
О том, что врач, спасший мою жизнь, был евреем, я узнал позднее и совершенно случайно. К тому времени я уже настолько глубоко погрузился в абсурд происходящего, что ровным счетом ничего по этому поводу не почувствовал.
Возможно, в России я заразился специфически русским сумасшествием. С другой стороны, мы, немцы, тоже не чужды странного. У нас есть Гауф и Гофман. Они не появились бы, не будь в натуре германца заложена тяга к темному, мистическому и потустороннему.
В отличие от насквозь прозаического капитана Шпеера, герр Тауфер согласен на приключение в духе Гофмана. И даже если русская Серпентина[59] его в конце концов прирежет — это будет для него предпочтительнее, нежели просто напиться в гостиничном номере.
— В Париже всё еще идут кинокомедии? — спросил я. — На немецком языке? Я читал об этом в газете, но…
— Естественно, фильмы на немецком продолжают демонстрировать, — отозвалась Нина. — Ведь во Франции до сих пор торчат немцы. Господа офицеры приезжают развлекаться в Париж. Им необходимо обеспечивать культурный досуг.
— А ваше Revue — часть этого досуга?
Она наконец повернулась ко мне:
— Как вы догадались?
Я с облегчением услышал в ее голосе прежние язвительные нотки.
— Большой жизненный опыт, — ответил я. — Только учтите: я категорически отказываюсь рядиться в лохмотья парижского пролетария. В кинотеатр я намерен пойти одетым прилично. Надеюсь, сейчас, когда я выспался и сытно позавтракал, у меня не такой загнанный вид.
— Да, — сказала Нина, помолчав. — Сейчас вы достаточно самодовольны для костюма.
— Вы пойдете со мной? — уточнил я, чувствуя себя тупым.
— Да, — сказала она. И больше не прибавила ничего.