Даннет с недоуменным видом покачал головой.
— Скажите, где этот пьяный забулдыга? — Макелпайн почти перешел на крик. — Его ни в коем случае нельзя выпускать на трек!
— Масса гонщиков с удовольствием поддержала бы вас.
— Что вы хотите этим сказать?
— Только то, что “пьяный забулдыга” перекрыл рекордное время на две и одну десятую секунды. — Даннет все еще озадаченно качал головой. — Кто бы мог поверить!
— На две и одну десятую? На две и одну десятую? Не может быть! На целых две секунды! Не может быть!
— Спросите у хронометристов. Они зафиксировали это время дважды.
— О, Боже мой!
— Вы как будто недовольны, Джеймс?
— Недоволен?! Я просто в ужасе!.. Ну, конечно, конечно! Он все еще лучший гонщик мира, но в решающий момент у него сдают нервы. Правда, в сегодняшнем рекорде виновато вовсе не его искусство. Просто пьяная храбрость! Одна только, черт возьми, самоубийственная пьяная храбрость!
— Я вас не понимаю.
— Он влил в себя полбутылки, Алексис!
Даннет удивленно уставился. Видимо, не знал, что сказать. Наконец, произнес:
— Не верю. Не верю! Может быть, он и гнал машину как дьявол, но вел ее как Бог… Полбутылки виски! Да он наверняка бы разбился, если бы выпил столько.
— Хорошо еще, что на треке никого не было. А то, пожалуй, опять бы угробил кого–то.
— Да… Но целых полбутылки!
— Хотите пойти взглянуть в бачок его ванной!
— Нет, нет, что вы! Разве я когда–нибудь сомневался в ваших словах? Ничего все же не понимаю…
— И я. Я тоже ничего не понимаю… Ну, а где же сейчас наш чемпион?
— Уехал. Сказал, что с него на сегодня хватит. Сказал также, что завтра займет внутреннюю дорожку, и чтобы никто не смел на нее претендовать. Что–то он высокомерен сегодня, наш Джонни…
— Гм! Он никогда не говорил ничего подобного! Нет, Алексис, это не высокомерие! Это чистой воды эйфория, будь она неладна. Парение в облаках. Вот что! О, Боже всемогущий! Еще одна беда на мою голову.
— Да, еще одна беда, Джеймс.
Если бы Макелпайну случилось в ту субботу попасть днем на одну из невзрачных улиц Монцы, он смог бы убедиться, что его проблемы вдвойне или даже втройне усложнились.
С противоположных сторон узкой улочки смотрели друг на друга два захудалых невзрачных кафе. Объединяло их многое: полинявшие фасады с которых клочьями слезала краска, обвисшие камышовые шторы на окнах, столики под блеклой клеенкой, голые казенные, удивительно не способствующие хорошему аппетиту, интерьеры. По обычаю, кафе подобного типа были разгорожены кабинками, открытыми в сторону улицы.
В одной из таких кабинок, поодаль от окна, на затененной стороне улицы сидели Нойбауэр и Траккиа. Перед ними стояли наполненные, но нетронутые стаканы. Ни тот, ни другой не прикасался к напитку, поглощенные совершенно другим. Интерес обоих всецело сосредоточился на втором кафе, где у самого окна на виду сидели в такой же кабинке Харлоу и Даннет. В руках они держали стаканы и, по всей вероятности, беседовали о чем–то серьезном.