— Так! Укрывательство? Пособничество?
— Равняйсь, смирно! Слушай приказ начальника гарнизона! Увольнительный отпуск прекратить, всем вернуться в свои части и пункты дислокации. Немедленно! Об исполнении доложить по инстанции! Разойдись!
Вся масса военных мальчиков и девочек сгрудилась в гардеробе, где, спешно одевается. Парни ухаживают, помогают нам одеться, а комендант стоит напротив и ухмыляется. И к нему строевым шагом лихо подходит высокий курсант. Отдавая честь, что–то ему говорит. А рядом со мной пара курсантов, что спешно оделись и ждут своих девочек и один из них говорит.
— Вот же, гад, этот Романюк! Вот же сапог! Опять выслуживается!
А я смотрю не на него, а на других, кто недобро и хмуро, смотрят на выскочку осуждающе. Вот он согнулся угодливо перед комендантом и что–то ему, объясняя, показывает на нас и на вешалку. Комендант кивает головой, а Романюк, срывающимся от волнения и доверия голосом уже заорал во всю мощь.
— Военнослужащие срочной службы и курсанты! В фойе, в две шеренги стройся! Форма одежды, шинель, бескозырка! По левую руку, становись!
И сам замирает в строю, в котором, толкаясь тут же перекатываясь телами, выстраивается под его левой рукой.
— Товарищ, полковник! — Пробует он доложить коменданту, выскочив перед строем.
— Отставить! А вот и пропажа нашлась! Живо, шинель ко мне!
Мы все поворачиваемся туда, куда показывает комендант.
На опустевших крючках гардеробных стоек висит одинокая, беспризорная шинель и над ней свесилась ленточками бескозырка. Эта его! Сразу же догадалась я. Все ведь одеты, а он выскочил раздетый. Так вот, что, оказывается, придумал Романюк! Ловко он, ловко, но причем здесь шинель?
Шинель уже сдернули с крючка и смахнули бескозырку, поднесли к коменданту, и, вывернув, наизнанку что–то показывают, пальцем на внутреннем кармане шинели.
Наступает полная тишина и вдруг радостный возглас коменданта.
— Курсант Рабзевич! Рабзевич, ко мне! — Тишина.
Его слова остаются без ответа. Строй теперь уже недобро молчит.
— Кто знает курсанта Рабзевич, выйти из строя на три шага.
Первым выскакивает перед строем Романюк. Секундой спустя, неуверенно выступает еще парочка курсантов, третьего курса. Они в бескозырках, с ленточками, на которых начертаны название нашего училища.
— Так, так! Значит, врать, укрывать, это, по–вашему, долг курсантов, будущих офицеров?
А потом к Романюку.
— Встать в строй!
И мило так улыбаясь.
— Пять суток ареста! Вам и вам! За укрывательство и пособничество пьянству! Встать в строй! Разойдись!
Мы, негромко переговариваясь, тянемся к выходу, опустив стыдливо глаза от услышанного и увиденного. Рядом со мной пихаясь к выходу, нагло протискиваются два комендантских матроса. И не стесняясь никого, один из них говорит так, чтобы это слышали многие.