— Здесь, — сказал я, — когда-то, мы говорили с Максом.
— О чем же?
— Вот именно, — сказал вдруг Макс, — о чем же? о чем же? Если бы удалось понять, по крайней мере, о чем.
И он опять посмотрел на меня… и опять на Алексея Ивановича, и опять на меня; вопрос и вызов были в его глазах, вдруг засмеявшихся. А что, в самом деле… почему бы и нет?..
— А в самом деле, Алексей Иванович, — сказал я, — мне давно хотелось спросить вас… знакомо ли вам это.
— Это, — Макс, выпустив ветку — снег осыпался с нее на скамью — повернулся к Алексею Ивановичу, — этот выход… вот: на всеобщее обозрение… эта невозможность остаться в одиночестве, наедине с самим же собою.
— Ведь мы всегда, почти всегда с кем-нибудь говорим… наша мысль ускользает от нас самих.
Я ждал улыбки: внезапной; я не дождался ее.
— Да, — вполне просто ответил Алексей Иванович, — все это мне знакомо. И что же?
— Ну: вот, — сказал Макс, — ведь с этим нельзя, никак нельзя согласиться.
— Приходится.
— Нет… так не может… так не должно быть.
Он чуть-чуть подчеркивал, может быть, свое возбуждение, как будто оправдывая им неожиданность этого разговора и в то же время предлагая мне, Алексею Ивановичу не принимать его слишком всерьез.
— Так не может, и не должно быть… и значит, должны быть какие-то. Все это очень странно, конечно.
Все это было и вправду весьма, весьма странно. Алексей Иванович, по-прежнему не улыбаясь, дотронулся, в свою очередь, до той же, теперь уже черной, мокрой, с внезапными каплями, ветки.
— Странно: да… ну и что же? В конце концов, все и так достаточно странно, не правда ли?
— Да, правда, — Макс рассмеялся.
— Продолжайте, — сказал Алексей Иванович, — мне это даже нравится. Не так уж важно, в самом деле, что мы с вами в первый раз видим друг друга… и, может быть, никогда больше не встретимся… а может быть, и встретимся… все равно. Я слышал о вас, вы слышали обо мне. То, что вы говорите, весьма для меня интересно.
— Только не думайте, что я… пьян, — сказал Макс. — Я не пьян… почти нет.
— Я вижу. И — следовательно.
— И следовательно, должны быть какие-то, совсем иные возможности. Это должно быть — легко, это должно быть, собственно — жизнью.
— Постойте… что именно?
— Вообще… вообще то, что дается нам с трудом и усилием… искомая ясность, вожделенная собранность.
Я дождался, наконец — внезапной, очень внезапной — улыбки.
— Должно быть… должно быть. Нет, я так не думаю.
— Почему же?
— А почему, собственно, это — должно быть — легко?
— Ну… хотя бы потому, что это — бывает — легко.
Я дождался еще одной — еще более внезапной — улыбки.