– Наверно, во мне бунтует бабушка-испанка по материнской линии. Про нее мужчины говорили, что для таких, как она, на ее родине в былые времена костры разводили.
– Испанка? – Женька присвистнул. – Здорово. Теперь хоть немного понятно, откуда ты такая взялась. А как она здесь оказалась? Дети испанских антифашистов?
– Да. Бабушку в тридцать девятом в Союз переправили из Мадрида. После проигранной республиканцами гражданской войны. Ей было восемь. Потом из Ленинграда – в эвакуацию с детдомом. А сейчас осталась одна в Питере. И в Москву переезжать отказывается. А мне без нее плохо…
Женя взглянул пристально на нее, но промолчал, оставил слова внутри.
Маша наблюдала за Женей. Былые тучи разрешились ливнем, и небо расчистилось. Трудно было в этом открытом и приветливом парнишке угадать того хмурого, обращенного внутрь себя буку, что огрызался на каждое оброненное ею слово. Он вновь был самим собой. Но что-то едва уловимое добавилось в его облике, чего Маша никогда прежде не замечала: его внимание было обращено к ней. А может быть, ей это только померещилось?
Маша мельком глянула в зеркало. Если он ее и вправду нарисует, то только не такой, какая она сейчас. Температурное пылающее лицо. Нездоровый румянец поверх смуглых заострившихся скул. Полураспустившаяся, свалявшаяся от долгого лежания коса с выбившимися прядями. Разве что глаза стали еще больше на как-то сразу осунувшемся лице и сверкали из-под густого черного навеса ресниц. Но это мало утешало. Ей было неприятно, что Женя видит ее такой. Но и выставить его она тоже не могла. А если сейчас придут остальные…
Она решительно плюхнулась на пуфик у зеркала и нервно, порывисто стала расплетать косу. Женька, который перед этим, наверняка подвирая для красочности, рассказывал последние школьные сплетни, сначала затормозил, а потом и вовсе замолчал.
Волосы спадали до пола. Гребень больно продирался сквозь спутанные пряди. Маша морщилась и еще больше злилась. Вдруг она ощутила прикосновение его пальцев на своих волосах. В зеркале она видела, как он завороженно проводит ладонью по вороного отлива волне, едва касается ее спины… затем, забрав из ее рук гребень, плавными умелыми движениями расчесывает все это великолепие. Маша замерла от странного, незнакомого ощущения: его руки гладили, ласкали ее волосы, и это совсем не походило на то, как деловито когда-то мама расправлялась с той же задачей. Быстрыми и уверенными движениями он заплетал вновь косу, а Маша ощущала, как мурашки пробегают по коже и еще больше пылает и без того горящее лицо.