— Агапея Тихоновна, с чего вы взяли, что ворон может столько жить?
— Так ведь в народе это испокон веков известно, — ответила она, продолжая махать тряпкой по пыльным полкам.
— Ваша народная мудрость не более чем суеверие. Ворон это не попугай, больше семидесяти лет он не проживёт. А на воле и того меньше. Так что, не выдумывайте.
Сказав это Метц остался доволен собой — рациональное знание должно искоренять житейские вымыслы. Однако он прекрасно понял витиеватый намёк старой крестьянки на долголетие деда и его специфическую работу.
Тут-то он и задумался: а что если близость профессора к мертвецам каким-то неизвестным образом повлияло на продолжительность его жизни? Что если в природе существует пока ещё не открытый никем механизм, где жизнь есть постоянная величина? Тогда смерть есть лишь её отсутствие, а сама жизнь как субстанция способна покидать одно биологическое тело и перетекать в другое. Такая теория могла бы объяснить, почему Книпхоф в свои сто с лишним лет здоров как бык и вынужден притворяться немощным, чтобы хоть как-то привлечь внимание родственников.
Рассуждения о природе жизни и смерти заставили доктора Метца вспомнить о напутствии «московского Сократа». Воскрешение усопших и идея победы жизни над смертью занимали его мысли с тех самых пор, как умерла Хельга. И новый повод для размышлений о вечном ему дал гость из Туманного Альбиона — верный ученик и последователь профессора Книпхофа — сорокапятилетний доктор Рассел.
Он приехал в Мюнхен специально для серьёзного разговора с доктором Метцем, но тот поймал себя на мысли, что не хочет видеть Рассела, памятуя, что для англичанина понятие врачебной этики лишь пустой звук. Но Рассел настоял на разговоре, от которого доктор Метц не смог уклониться.
— Почему вы меня избегаете? — спросил его гость. — Не так часто нам приходится видеться. Почти двадцать лет прошло с вашего визита в Лондон. Тогда я был моложе, да и вы не были профессором.
— Что сейчас с той белой женщиной? — поинтересовался доктор Метц.
— С Мери? — не выказав удивления, переспросил Рассел. — Ничего особенного. Она по-прежнему с нами. Общество, знаете ли, было вынужденно переехать из Лондона и поселиться в загородном особняке. Разумеется, я забрал Мери туда. В подвале для неё оборудовали удобную комнатку.
— Вы держите её в подвале?! — поразился доктор.
— Конечно, — как ни в чём не бывало подтвердил Рассел. — Вы же знаете, она не выносит солнечного света. Когда Мери жила в моей квартире, мне пришлось поставить в лаборатории глухие ставни.
— Я думал, вы собираетесь отпустить её.