Да, время запуталось в паутине пустых комнат, в пружинах прекративших свой ход часов, но где-то оно продолжало идти, и я решил, что для спасения времени в моем мире, мне надо придти сюда и рассказать обо всем, если только я не умру от тоски этого внутреннего двора.
Я должен рассказать все.
Расскажу о тополе. Он был криком, зеленой стрелой, вонзенной в ослепший глаз неба. Он был чудом жизни среди бесчисленных чудес смерти вокруг. На его высоком стволе до уровня третьего этажа не было зелени. Темная потрескавшаяся кора носила следы мучительного роста. Тонкие высохшие ветви напоминали погибших в жестокой войне с высотой солдатиков. И вот на высоте третьего этажа тополь, достигнув светлого пространства между двух домов, вдруг взрывался зеленью. Этот зеленый взрыв рвал застоявшийся воздух, его листья - маленькие зеленые флажки торжествовали победу над бессилием мертвых фасадов. Это была зеленая молодость в столетнем старческом сне мира, зеленая ракета, грезившая о первом полете. Таким был тополь. И я уже начал понимать, зачем он здесь. В этом мире - проекции и творения страха, он был проекцией и творением надежды.
Его корни черпали жизнь из надежды моего мира и это было прекрасно, потому что я догадывался - раз тополь здесь, живой и зеленый, значит, самое страшное еще не произошло по ту сторону, там еще не иссякла надежда, жизнь продолжается и мне стоит работать.
Если только я не умру от тоски этого внутреннего двора...
Если не умру от тоски... Но разве можно выжить в этом насыщенном смертью пространстве, когда при каждом вздохе легкие получают ожог от раскаленного одиночества этого бесконечного лета, а руки немеют при соприкосновении с мертвыми вещами. Любое прикосновение болезненно и начинено опасностью - а вдруг ты обожжешься о тлеющее время или по твоей коже пойдут черные пятна от предметов, зараженных разрухой?
Я не могу оставить этот мрачный дом, мне не разрешено. Моя душа бродит, как привидение вокруг застывших вещей, а они подстерегают ее своими острыми углами и белые пушистые клочья моей души остаются на них, на торчащих гвоздях, на мумифицированных останках больших комнатных растений, на вешалках в коридоре. Но напрасно моя озябшая душа пытается завернуться в истлевшее тряпье с вешалок. Мне холодно, а одежда, к которой я прикасаюсь, рассыпается, двери падают передо мной и превращаются в прах. Прах витает, как призрак, над порогом комнаты, медленно опускается на пол, и от шума пробуждаются другие призраки. Одурманенные своим столетним сном, они медленно поднимаются, испуганно озираясь.