«Выправлять…» – Осадчий с досадой толкнул дверь и вышел в залитый ярким солнцем посольский двор. – «Попробуй выправи, когда только что арестовали под две сотни коммунистов. Узнать бы, что с ними… И что на них…»
Стремительный порыв ветра из-за угла взвинтил и бросил в лицо пыль. Осадчий привычно закрыл глаза и задержал вдох, пережидая. Пыль, эта мелкая афганская пыль – она проклятие Кабула, наравне с вонью из сточных канав и пронзительными криками муэдзинов ранним утром. Она везде – и на улицах, и в доме, забивает нос и исподтишка порошит в глаза. Привыкнуть к ней невозможно.
Со стороны лицея Хабибийа, из старого форта на горе бухнула в небо «полуденная пушка». Значит, знакомый старик-артиллерист только что сверился со своими облезлыми наручными часами марки «Победа» и решил, что уже двенадцать дня. Ну, или около того.
Как-то раз Вилиор спросил у него, проверяет ли он свои часы. Тот, подумав, ответил:
– Нам, афганцам, время знать точно не нужно. Намазов хватает.
Да, время здесь течет иначе. А, иногда, кажется, что и не течет вовсе.
Если оглянуться на площади у центрального банка или в построенном советскими строителями микрорайоне, то видишь вокруг мужчин в галстуках и стайки девушек в юбках выше колен, и время пульсирует в привычном для европейцев темпе.
Но со склонов Асмаи и Шер-Дарваза, окружающих Кабул, с недоумением и раздражением взирает на это хаотично налепленный гигантский горный кишлак, возведенный бывшими дехканами и кочевниками. Эти саманные и глиняные домики, раскаляющиеся летом и продуваемые ледяными ветрами зимой, словно защитным валом отгораживают патриархальную страну от чуждых для нее центральных кварталов столицы. Под этим бездонным небом, что смотрело еще на Александра Македонского, все пришлое видится наносным. Посреди лабиринта дувалов ничего не изменилось с тех пор: те же голопузые, грязные, оборванные дети, те же хазарейцы, катящие свои вечные тележки, те же ослики, которым все равно, то ли идеи Маркса, то ли ислам, то ли зороастризм, лишь бы покормили и дали отдохнуть в тени, даже если она равна по площади лезвию ножа в профиль. И те же усталые, согнувшиеся водоносы набирают влагу из Кабул-дарьи в коричневые лоснящиеся бурдюки-мешки из бараньей или телячьей шкуры, с трудом взваливают их на сгорбленные спины и начинают медленный подъем в гору к жилищам бедняков.
Здесь время если и течет, то по кругу.
Осадчий проморгался от пыли, привычно чихнул и, чуть помахивая дипломатом, направился к тенистому закутку. Там он и обнаружил своего водителя, коротающего время за партией в нарды.