— Прекрати эти бредни, мальчишка! — рычал в ответ де Вилль. — У нас триста всадников и пятнадцать сотен…
— Отчего вы считаете, что виконт де Леспьер бредит? — тихо и с угрозой спросил епископ, подошедший незаметно для спорщиков.
— Не лезь не в своё дело, щенок! — огрызнулся барон.
Наступило молчание. Барон хмурился и супил брови, юный виконт смотрел на него так удивлённо, растерянно и яростно, словно перед ним только что появился сам Сатана, старик де Бран кривил тонкие губы в торжествующей улыбке.
— Я имел в виду… кхм… Ваше преосвященство, что вы мало смыслите в военном деле, получив образование… эм, духовного свойства, и… — пытался исправить барон свою ошибку.
Его прервал епископ:
— Барон, собирайте своих людей, и пробивайтесь к Базарной площади, — холодно и спокойно приказал де Саборне. — Сиры де Леспьер и де Бран поддержат ваше наступление, очистив прилегающие улицы, — палец епископа заскользил по карте Асиньоны, разложенной на столе, — расставите дозорных и свернёте к воротам Злотарей.
— Благословения, ваше Преосвященство, — протянул старик де Бран, всё так же лживо улыбаясь всем вытянутым, морщинистым лицом.
— Благословляю на бой, — перекрестил того епископ и протянул руку для поцелуя. Лишь только сухие губы оторвались от кольца, виконт воскликнул: — Благословите!
И Жан де Саборне благословил виконта, не глядя вовсе на покрасневшего до кончиков ушей барона де Вилля.
— Ваше преосвященство, — буркнул он, и Жан обернулся, вопросительно подняв бровь.
Барон поднял на него побелевшие он гнева глаза, прорычал что-то, в чём едва ли можно было распознать человеческую речь, опустился вдруг на оба колена, и испросил: — Благословения.
— Идите в бой с молитвою, барон, Господь не оставит детей своих. Сир Гийом де Римо, приведите сюда бывшего наместника ибн Зафарию.
Сколько пролежал неподвижно его светлость герцог Жоффруа Асиньонский, оставленный на палящем солнце, считать было некому. Однако он зашевелился, поднялся на локтях, с трудом отполз к ближайшей стене и сел, прижавшись к ней спиной. Разбитые губы герцога шептали молитву, а глаза безотрывно смотрели на поднимающийся с разных концов города дым, и зарницу от пожара на стремительно темнеющем небе. Сквозь пелену, которая будто бы подёрнула глаза герцога, он видел. как вокруг него собрались люди, слышал сквозь плывущий в ушах звон их голоса, и шептал молитву, которая, среди прочих, возносилась вместе с дымом и гарью, к небесам Асиньоны.
Одни молили Господа о спасении, другие о победе, третьи шептали, не разбирая слов, четвёртые и вовсе без слов — среди таких-то молитв и была молитва купца Джабраила. Он с трудом сдерживал испуганного коня: едкий, густой и чёрный дым, валом валивший из окон и дверей казарм, крики людей, звон сабель, истошные вопли, приказы и свист стрел, толпа с коптящими пламенниками, вооружённая, чем попало; рассыпанные среди них воины Асиньоны, строй христиан там, далеко, где улица завалена горой утвари и хлама; ржание, визг, плач… Джабраил понял, осознал вдруг с острой болью, защемившей сердце и велящей слёзам катиться из глаз, что он купец. Или поэт, если звёзды добры к нему, а женщины прекрасны. Но ни воином, ни убийцей Джабраил не был, а если что и происходило в Асиньоне этой ночью, так война и убийства.