— От чего умер?
— В утробе сделалось воспаление. Брюхо вздулось, рвота вонючая, горячка, бред — немца доктора позвали, он только рукой махнул. Сказывал, помочь невозможно, три дня промучается — и все. А вдове Световид потом сказал — будешь мне сестра. И она его полюбила… на все для него готова… А она, Фадетта, она… вот коли бы нарочно собрать все качества лучшей в мире жены, так это и будет она…
— Ты ее любишь? — догадалась Федька.
— Нет. Как я могу любить? Засмеют! У меня не осталось того органа, которым любят, Фадетта. Тот, которым девок пользуют, есть, а которым любят… Я ж избегался, вашей сестры столько перепробовал, да не по любви — какая там любовь по рублю… А от таких похождений в душе что-то умирает и отсыхает, как ветка от дерева. Что я могу ей дать? Да ничего! Имя-то у меня к нежностям располагает, Романом окрестили, и душа, может, нежная, да только покрылась корявой коркой. А с Выспрепаром он познакомился в типографии. Тоже какая-то история была, но о ней оба молчат. Григория Фомича приютил — так даже сперва от полиции прятал. Григорий Фомич служил в богатом доме, а там случилась кража, подумали на него. Потом все открылось — Световид с Выспрепаром догадались, где украденное искать, и они вора чуть ли не за руку поймали. Хозяин умолял Григория Фомича вернуться, он — ни в какую. Сказал — буду там жить, где мою верность и преданность ценят. Что было с Потапом… тоже ведь что-то было… Еще Андронушка, он в полку помощником лекаря был, в бою ногу оторвало, когда прусского короля воевали. Световид его замерзавшего в снегу откопал. Сказывал — идет поздно вечером мимо Покровского храма, слышит — в сугробе шебуршит кто-то, прислушался — а там человек псалмы наизусть бормочет, как над покойником. Андронушка тихий, сидит себе в каморочке и штопает нам всем чулки, но коли кто заболеет — с того света вытащит. Сейчас вот с раненым день и ночь возился. Кухарку, Секлетею, пригрел — но тут оплошал, Секлетея замуж хотела и перед всеми хвостом вертела, пришлось выгнать.
— Так что ж плохого, если женщина хочет быть замужем? — спросила Федька. — Этот ваш господин Световид не понимает любви, вот и злится на тех, кто любит…
— Он не злится.
— Ну, не злится… Он их презирает! Глядит на них свысока! Я-де страстей лишен, а вы — дурачье!
— Эх… — вздохнул Дальновид. — Тут я ничего объяснять не стану, потом сама догадаешься. Или вот Жан, Мироброд. За него Световид боится — парнишка талантлив, как бес, работать может сутками, а обидчив без меры. Его сам Княжнин пригрел, наш российский Расин, а супруга княжнинская, самого Сумарокова старшая дочь, над ним подшутила. Она особа спесивая и убежденная в непогрешимости. Жан тогда перевел либретто оперы Паизиелло «Инфанта Заморы» и был безмерно горд, что театральная дирекция приняла его перевод. Настолько горд, что менее всего беспокоился о деньгах. Он полагал, что это — первая ступенька на лестнице славы, а деньги придут, скажем, на десятой. И вот как-то госпожа Княжнина возьми да спроси его, много ли он получил за перевод. Ему бы отшутиться или соврать, а он, непонятно зачем, брякнул правду: дали, мол, свободный вход в партер, в рублевые места. Она полюбопытствовала, часто ли пользовался сим правом. И он опять же правдиво отвечал: да раз пять. Тут она засмеялась и говорит: «Дешево же! Нашелся писатель за пять рублей!» Ну, мало ли что дама ляпнет не подумавши? Так он на все семейство озлился, памфлеты стал писать, — это на благодетеля своего!