— Я сочинитель! — гордо отвечал юноша. — Подождите меня вон там, за манежем, я только оденусь. И поедем отсюда! Здесь вам быть незачем.
В манеже еще несколько лет назад устраивались конные карусели — от них и получила название площадь перед Большим Каменным, хотя шустрые извозчики уже стали звать ее Театральной. Сейчас он за ненадобностью стал разрушаться, и столичные жители ночами таскали оттуда доски и бревна.
Не назвав имени, юноша убежал, и следы выдавали человека, от танцевального искусства весьма далекого, — он заметно косолапил…
Выбирать не приходилось — Санька перебежал к манежу, приютился там в заветренном месте и принялся ждать неожиданного благодетеля.
Он стал вспоминать — да, точно, юноша часто бывал в театре, и не только в партере или на галереях, но и за кулисами. В памяти прозвучало слово «Клеопатра». Да, точно, юноша был замечен в обществе Ивана Афанасьевича Дмитревского — человека, которого в Большом Каменном знали и уважали все. А «Клеопатра», статочно, трагедия, которую юноша предлагал Дмитревскому для постановки… Однако он не только проситель, он чересчур часто бывает в театре, у него какие-то дела, хотя с балетом они не связаны — скорее с оперой…
Минут через десять юноша, уже в шубе, прискакал по рыхлому снегу.
— Я извозчика нанял… да подымите же воротник, сударь!.. Бежим!
Извозчичьи санки ждали в двух шагах — оставалось сесть и накинуть на ноги тяжелую полсть, да еще подтянуть ее повыше — встречный ветер заносил седоков снегом.
Ехали недолго — мимо Сенной, за Апраксин двор и вдоль Фонтанки.
— Как звать вас, сударь? — спросил Санька первым делом.
— Свое прозвание я берегу для того времени, как покроюсь славой, — весело отвечал юноша. — И тот час недалек. А пока… так сразу и не придумаешь… Друзья зовут меня на французский лад — Жан, я откликаюсь.
— Мусью Жан? — уточнил Санька.
— Да какой из меня мусью… Жан, Жанно… можно и так… Вы, Румянцев, не беспокойтесь о моем прозвании. Очень скоро оно станет вам известно. В день, когда в Большом Каменном будет премьера оперы моей…
— Что за опера? — недоверчиво спросил Санька. В восемнадцать лет (столько он дал на глазок благодетелю) можно писать хоть трагедии, хоть комедии, но надежда увидеть их на сцене сомнительна.
— Узнаете в свой час. Музыка уже заказана! — похвалился сочинитель.
Санька пожал плечами — тайны какие-то дурацкие…
Дом, куда доставил его Жан, был убран так, как если бы в нем жил чиновник средней руки, поминаемый в ежегодно публикуемых списках восьми старших классов, не какой-нибудь копиист, да еще и увлеченный искусством. На стенах гостиной висело несколько картин — неплохие, по Санькиному мнению, пейзажи, на этажерке и на подоконнике лежали французские книги. Красивый секретер был раскрыт и готов для работы — из стакана торчали очиненные перья и карандаши, в глубине лежали стопы бумаги, и Санька мог поклясться, что чернильница полна — а не то, что у него самого, кладбище дохлых мух.