— Это разве не женская партия?
— Нет, там высокие прыжки нужны, большой шанжман, ассамбле… — Санька по привычке тут же ладонями изобразил дикую пляску фурии. Это был едва ли не тайный язык танцмейстеров, объясняющих задание дансерам и фигурантам, — никто иной не понимал, что значат эти стремительные взмахи и скрещения ладоней.
— А вам завидуют из-за госпожи Платовой?
— Черт их знает.
Санька подошел к окну. За стеклом, было так красиво, что ни одному театральному живописцу не передать — белое кружево покрытых инеем веток отгородило окно, снизу разукрашенное крупным ледяным узором, от всего мира, являющего образ безупречной в своем величии стужи, и вновь явился озноб — словно снаружи сквозь стекло просочился.
— Пауки в банке, — уверенно сказал Келлер.
— Еще хуже.
— Уходите вы оттуда, сударь. Что вам там — медом намазано?
— А куда идти? Что я еще умею? Меня учили — думали, стану дансером. Дансера из меня не получилось. Дансерка мне под стать еще не выросла! Они же не должны быть большими, они все мне чуть не по пояс.
— Плохо ваше дело, сударь.
— Сам знаю…
— Но не отчаивайтесь. Особа, которая вам покровительствует, предоставит иную должность, коли будете умны. Сейчас главное — разобраться, что произошло той ночью в театре. Отчего бедную Степанову сперва убеждали, будто ее любовник приедет к ней ночью, а потом удавили среди декораций. Сдается мне, что вы знаете ее любовника.
— Нет. Откуда мне его знать?
— Вы все время наблюдали за Степановой и бродили вокруг ее дома в разное время. Вы должны были его видеть, — строго сказал Келлер.
— Да если б видел!.. Я же до вчерашнего вечера не знал, что у нее есть любовник! — этот допрос уже стал Саньку раздражать. Он видел, что любезный Келлер как-то незаметно поменял тон и в голосе его, что бы он ни говорил, звучит: а я тебе, голубчик, не больно верю.
— Я полагаю, знали. Вам нет нужды это скрывать — я на вашей стороне, сударь. Даже когда б вы застали Степанову с ним в постели задравши ножки кверху…
Санька кинулся к Келлеру, чтобы ударить его кулаком в лицо. Как всякий человек, не обученный драться, он имел в себе некое паршивое существо, не дающее кулаку набрать нужную скорость и мешающее вложить в удар всю душу. Двигался-то Санька быстро и оказался возле Келлера мгновенно, однако тот, человек полный и на вид не больно шустрый, легко увернулся, да еще и засмеялся.
— Полегче, сударь, — сказал он грубовато. — Не то, коли я ударю, умаешься по полу ползать да зубы собирать. Садись, дурень.
Санька кинулся прочь из гостиной.
Этот сукин сын говорил гадости про убитую Глафиру — никто из береговой стражи бы до такого не додумался. Принимать от него благодеяния было бы постыдно!