Я уже отмечала, о нравах в ее семье. И пока я, пряталась и втихаря, себя, в своей лодочке, пальчиками баюкала она уже больше года топила в себе свои пальчики и совсем того не стеснялась. Своей маме сказала об этом, а та только ей подсказала, что бы по осторожнее обращалась там, да и ручки всегда были чистые. Подружка мне потом рассказала, что ее родичи, с парами, такими как они, в саунах и в турах развлекаются. А потом, фотки такие, на компе родителей, показывала. Где я видела их и маму ее и отца, голыми и что они там позволяли себе. А они и не скрывали от нее ничего.
После того просмотра их фоток я все хотела об этом с мамой поговорить. Так возбудилась, не понимала, что можно, а что нельзя. Пробовала вытянуть ее на такой разговор. А она мне, что мол, почему я спрашиваю об этом. Я уже хотела ей кое-что рассказать, как в тот разговор отчим вмешался. Ну, я и замолчала. Поняла, что все, о чем я маме расскажу, он знать будет. А я всячески тогда не хотела от него зависеть. Чувствовала, как он вокруг меня капканы расставляет, и круг охотничий все сужает. О том, что он стал, за мною охотится, я скоро почувствовала. Малая, малая, а догадалась. Инстинкты, разбуженные, уже заработали.
Он думал, что я дурочка и не замечаю, как он за мной стал подглядывать, когда я переодевалась или под душем мылась? Как в вещах моих рылся, искал и читал мой дневник. Как лапал, нахально.
Поняла, я тогда, страшную правду, что он для меня никакой не отец, он для меня самая опасность и мама меня не защитит. И не потому, что меня меньше Катьки любила, нет, совсем не меньше. Просто я сама замолчала и ей ни о чем таком не говорила. Жалела. Видела, что ее очередной брак стал трещать по всем швам и что она очень переживает. Она все хотела его удержать и даже унижаться стала.
Я тогда удивлялась ей. Она, что, не видит, как он рыщет как волк, мало ему видите ли, стало баб, так еще и на малолетку потянуло! И на кого, на дочь приемную!
Как-то ночью проснулась и услышала, как они ругались. Мама чувствовала, что отчим гуляет, и его упрекала, а он оправдывался. Поначалу, правда, а потом придумал, гад, как ей рот закрыть. Умный был, кобелина!
Не стал любить ее.
Уже которую ночь я все прислушивалась, и не слышала, как они мне, как раньше аккомпанировали и я, под их любовную музыку вздохов и охов, сладостных стонов, тогда тихонечко губками своими игралась.
Видела потом каждое утро, как мама все грустила, переживала, как она изводилась.
Потом услышала, как мама, вместо того, чтобы турнуть его в шею, стала выпрашивать эту его близость.