Я не успеваю перебрать в памяти все сказанное Сашей по дороге — вот она в конце лестничной площадки- дверь нужной мне квартиры. Звоню и вижу на пороге одетого в пальто Флейша.
— Ты уходишь? — спрашиваю вместо приветствия, удивляюсь.
— Бог с тобой! Я оделся, чтобы ты оценила мое новое пальто. — Именем Бога врет Флейш. — Представь себе: я был провинциальным поэтом, потом стал москвичом, жителем столицы, но совершенно бездомным нищим скитальцем, и вот теперь, когда у меня появился дом и завелись кое–какие деньжата, мне повезло немыслимо: лучший в Москве магазин уцененных вещей, магазин, в который поступают вещи из ломбарда (ты понимаешь, вещи, не выкупленные разорившимися богачами!), так вот, именно этот замечательный магазин находится непосредственно в моем доме! Думал ли я когда–нибудь, что смогу приобрести пальто из настоящего английского коверкота за какие–то ничтожные пятьдесят рублей! — врет Флейш.
Его массивная двояковыпуклая фигура с круглой спиной и круглой грудной клеткой, как–то по–бабьи подпоясанная, облаченная в долгополое пальто с накладными карманами, занимает все пространство маленькой прихожей. То так, то эдак он поворачивается перед зеркалом и врет собственному отражению. Может быть, он отдал за эту довоенную хламиду четвертак, а может быть, все сто — не знаю, но Флейш не может не врать, и единственное, в чем я не сомневаюсь, так это в том, что сшито пальто из настоящего английского коверкота. Друг мой Флейш — истинный поэт, и в этой же мере неподдельный потомок мануфактурщиков. Он пробует жизнь на ощупь, не кончиками пальцев, а всем беззащитным нутром касаясь ее. Но одного беглого взгляда ему достаточно, чтобы отметить в толпе пиджак из твида, костюм от Кардена, брюки из натуральной шерстяной фланели — и уж если он говорит, что это английский довоенный коверкот — значит это коверкот. Ну, может быть, не английский. Ну, может быть…
— Ты ничего не понимаешь в элегантной одежде! — говорит он в ответ на мою безмолвную возню с сапогами. Молнию заело, я боюсь ее порвать и в конце концов решаю остаться в сапогах. — Ты никогда не одевалась красиво: дорого — еще не значит красиво! Дорого каждый дурак может одеться! Но прости: я не хотел тебя обидеть! Ты, кстати, прекрасно выглядишь. — Наконец–то я попала в поле зрения его черных, как потухшие угли, глаз. — Ты надолго в Москву?
Он снимает пальто, и мы идем в кухню, но у меня не проходит ощущение, что он спешит. Не то, чтобы ему непременно надо было уйти, спешка внутренняя, ему не остановиться на одной теме, на одной минуте — так, будто мы разговариваем на перроне и поезд сейчас отойдет… И только настойчиво спрашивает;