– Partez, m-r Mouravieff; soyez heureux, revenez plus tôt et soyez sûr que vous emportez notre estime, c’est tout ce que je puis vous dire.[228]
Я не мог ни слова отвечать, потому что был слишком смущен. Жена его хотела тоже что-то сказать, но была тронута и промолчала. Я был уже в дверях, когда Николай Семенович опять остановил меня.
– Николай Николаевич, – сказал он, – прошу вас беречь себя; будьте уверены в нашем уважении к вам. Прощайте, желаю вам всех возможных благ, – и в другой раз обнял меня.
Все семейство около меня собралось. Мы простояли еще несколько времени в глубоком молчании, после чего я вышел. Корсаков проводил меня, и мы пришли вместе домой. Я просил его доставить своей тетке письмо, которое я при нем же написал.
Написав сие письмо, я несколько успокоился. Корсаков вышел от меня в полночь. Я не мог уснуть до рассвета и, встав с постели, приказал лошадей вьючить, чтобы выехать.
Часть шестая
Со времени выступления в поход в Вильну до выезда моего из Петербурга в посольство Персидское
Пятая кампания до Вильны
Гвардейский корпус, выступая в поход, был разделен на несколько колонн, при каждой из коих находили сь наши офицеры. Брат Александр, я и Бурцов, мы были прикомандированы ко второй колонне, которая шла через Нарву, Гдов и Псков до Вильны. Александр был старший, он поехал вперед с Бурцовым для заготовления дислокации войскам, а меня оставил в Петербурге на один день для окончания некоторых дел. Прощание мое с адмиралом и семейством его случилось в этот самый день.
Прибыв в Красное Село 28 мая в 7-м часу вечера, я приказал кормить лошадей, а сам растянулся на лугу. До тех пор воображение мое развлекалось движением, но коль скоро телесное спокойствие позволило ему действовать, оно начало блуждать. Красоты природы, закатывающееся солнце, жалостный крик кулика, отдаленный звук барабана на заре, ничего не могло произвести во мне той тихой меланхолии, которая часто услаждает встревоженную душу Мне представлялись ужасные картины. Мне в мысль приходило возвратиться в Петербург и увезти ее, куда и как сам не знал. В 11 часов вечера я поехал далее, крайне расстроенный сердечной тоской своею и в полночь прибыл на станцию Кипень. Под самый бой стенных часов вошел в комнату Петр Колошин, который выехал из Петербурга в один день со мной, следуя по почте в Париж, но по свойственной ему беспечности не заметил, как пьяный извозчик его проблуждал в проселочных дорогах и, наконец, попал в Кипень. Я был чрезвычайно обрадован его приезду, бросился обнимать его как избавителя моего одиночества и, рассказав ему все со мною случившееся, немедленно отправился нагонять брата, которого настиг в тот же день уже во 106 верстах от Петербурга на ночлеге. Тут я стал покойнее и продолжил с ним путь вместе до Нарвы. Мы ехали двумя днями впереди войск, заготовляя для них дислокации. Мне предстояло мало дела, и потому и занимался охотой, имея товарищем славного Бурцова, с которым я пришел в три перехода пешком из Нарвы в Гдов. Охота наша нам немного приносила, но мы соревновали друг другу в бодрости. Неутомимый товарищ мой, по прибытии на ночлеги, не упускал из виду обычного своего волокитства, которое ему также не удавалось, как нам обоим охота.