Я начал с того, что предписал всем четырем ничего без ведома моего не делать, от посторонних лиц требований никаких не принимать, без предварения меня, а ежели получат и от генерал-губернатора какое предписание и в оном не будет сказано, именно чтобы миновать меня, то доносить мне, так же как и генерал-губернатору, что кому предписано и как выполнено. Вот и тут по делам я уже был знаком с Агатоновым прежде, ибо его подпись рябила в глазах моих, и я нашел его не только в действиях, но даже и лицом похожим на моего чиновника Яганова; я уверен, что он невзлюбил меня по свидании, несмотря на то, что я принял его весьма приветливо и стараясь лично обласкать.
Во время проезда моего до Яновольской волости я подробно осматривал почтовые станции; почти везде лошадей находил в дурном виде и содержании и на каждой станции бранил смотрителей. Перед Себежем на станции (?) у подъезда встретил меня дворянин с двумя крестами в петлице. Я спросил, кто он. Он отвечал:
– Городецкий предводитель Ульяновский,[532] – и просил извинения, что по нечаянной со мной встрече я вижу его без мундира.
– Зачем же вы здесь и как вы сюда попали? – спросил я его.
– За отсутствием брата моего, помещика Себежского уезда, я заведываю его имением Долосцы, – сказал Ульяновский, – крестьяне этого имения, бывшие униаты, присоединены к православию; священник села, где дом моего брата, донес архиерею, что крестьяне уклоняются от исповеди у него. Полоцкая консистория требовала поименно некоторых выслать в Себеж к благочинному для увещания; староста имения доносил мне несколько раз, что крестьяне были отправляемы, но или благочинного не заставали дома, или тот выгонял их от себя, говоря, что он не имеет предписания о них. Между тем земская полиция то и дело требует с подпиской выслать крестьян. Вот я и решил сам их отвести в Себеж.
– А далеко ли вы живете? – спросил я.
– Я живу отсюда верст двести пятьдесят, а имение брата от Себежа – верст сорок.
Раскланявшись с ним, я вошел в почтовый дом; ни смотрителя, ни старосты не нашел на станции; ямщик кое-как и с промедлением меня выпроводил.
В Себеже я спросил почтмейстера; мне отвечали: «Занят разбором почты». На вопрос, когда отходит и приходит почта, я получил отзыв, утвердительно опровергший сделанный мне насчет непоявления почтмейстера ответ; делать было нечего, я оставил это обстоятельство до своего возвратного проезда.
В самом Себеже, куда я прибыл вечером довольно поздно и куда меня вовсе не ожидали, я увидел казенное помещение присутственных мест освещенным и потому зашел в оное, нашел чиновников при занятии, везде чистоту и опрятность, и это меня много порадовало. На другое утро, перед выездом, я зашел в острог, нашел оный тесно занятый арестантами и вслед за этим обратился к рассмотрению поданного мне о содержимых списка. Каково же было мое удивление, когда я усмотрел, что две трети содержащихся считались в содержании за духовным правлением; я спросил городничего, что это значит.