Донесение из Динабурга не замедлило, и на другой день я был извещен тамошним городничим, что на этот раз несчастие в городе усугубилось не столько от необыкновенного возвышения воды, как от неожиданности случая, ибо в истекшем году через форштадт по берегу реки настлано полотно для шоссе, которое собой образовало возвышенную дамбу и должно было совершенно предохранять форштадт от наводнения. Но как это полотно было еще не вполне окончено, а насыпи щебнем на оном вовсе не было, то Двина около форштадта, самой дамбой сузив русло свое, накопила огромную массу льда в этом пункте. Потом с силой прорвало в нескольких местах проведенное шоссе, и вдруг, когда жители почитали себя на первый год совершенно избавленными от наводнения, водой залило весь форштадт, а напором льда не только повредило, но даже разрешило несколько домов, а один снесло с места и передвинуло более нежели на сто саженей во внутрь города. При этом случае у многих обывателей пропало все имущество, а главная потеря заключается в унесении леса, приготовляемого для разных построек, и дров для топлива.
Подумав несколько и сообразив, что, поехав на место с пустыми руками, я принесу не много пользы, ибо только увижу то, о чем имею (донесение) у себя на бумаге, и не имея в моем распоряжении никаких денежных сумм, я пригласил к себе вице-губернатора (теперь – 1845 г. – председатель казенной палаты) Гжелинского,[547] просил его совета и пособия, т. е. спросил, может ли он, не подвергая себя ответственности, из казначейства на собственный мой страх отпустить какую-либо значительную денежную сумму. Пересмотрев все ведомости, мы согласились, чтобы я дал палате предложение отпустить в прямое мое распоряжение строительный капитал, с несколькими рублями более 20 тыс. руб. Приняв эту сумму, я в тот же день поехал прежде через Полоцк в Дриссу.
Остановясь на ночь в Полоцке, я стал подробнее расспрашивать о слухах о постигшем Дриссу несчастии; слухи эти сообразовались с донесением. Я приказал полицеймейстеру на другой день утром скупить 150 четвертей муки и 20 четвертей круп, нанять лодку и спустить вниз по Двине до Дриссы, – издержка простиралась до 1800 рублей, – и сам пустился рано утром далее, передовым отправя жандарма.
На городской черте, до Дриссы версты за две еще от заставы, встретил меня тамошний городничий на дрожках; я пересел сам к нему и стал расспрашивать его о подробностях. Он рассказывал мне, изображая все в самом горестном положении и утверждая, что более половины скота, городу принадлежащего, погибло в волнах. Из людей же утонул только один кузнец, но и то по своей неосторожности, ибо в самый разлив на доске хотел переправиться через реку Дриссу, по близости устья оной с Двиной, и унесен в Двину. Мы подъехали к заставе, и я приказал ехать туда, где более город потерпел, и сделал это очень кстати. Я сейчас заметил решительно в каждом доме и козу, и курицу, и, наконец, там, где прежде была, и корову; одним словом, ни скота, ни живности нисколько не погибло, а в домах, где были полы, подняло оные, размыло печи и выбило много стекол. Указав все это городничему, строго заметил я ему ложность его донесения и спросил: приезжал ли в Дриссу Шадурский? Он отвечал, что сам Шадурский не приезжал, а присылал управителя своего, который и роздал беднейшим 2000 руб. ассигнациями.